– Тогда я рад, что помешал. Было бы очень обидно остаться без тебя как раз в тот момент, когда все в жизни, наконец, наладилось.
От волнения я чуть не выронила из рук мобильник. «Наладилась»! Неужели он, наконец… Господи, как же долго я этого ждала!
С того самого дня, когда столкнулась с ним на пороге Лилькиной квартиры. До наступления Старого Нового Года оставалось полтора часа, и галдеж в большой комнате говорил о том, что последние минуты Старого Старого Года здесь не теряют даром.
В каждой руке он держал по бутылке шампанского, но выражение его лица с этими праздничными бутылками совершенно не гармонировало. Выражение было печальное, если не сказать – унылое.
«Ты, наверное, Маруся, Лилина подруга», – сказал он, поставил бутылки на пол, и быстро сняв с моих плеч заснеженную шубу, пристроил ее на вешалку и без того ломившуюся под тяжестью дубленок и курток. Шуба стала соломинкой, сломавшей спину верблюда – вешалка беззвучно обрушилась на нас вместе со всем своим содержимым.
«А ты, наверное, Дима, Ромин друг», – сказала я, когда он поднял меня с пола, и мы вместе принялись собирать разлетевшуюся по прихожей одежду.
«Послушай, мне-то было просто – все ждали только тебя. Но ты-то как догадалась, кто я?»
«А мне Лиля рассказала, что ты носишь перстень с черепом вместо обручального кольца, после того, как развелся».
Он помрачнел, а потом рассмеялся:
«Ну, раз ты все знаешь, будешь моей любимой жилеткой!»
Была и еще одна причина, по которой я его сразу узнала, но которую я, конечно, не стала ему называть. Лилька сказала, что у него самые красивые в мире глаза – ярко-голубые, с длиннющими черными ресницами – «ни дать, ни взять, Ален Делон!» – и это оказалось чистейшей правдой.
Стоило мне один раз посмотреть в эти глаза – и я без колебаний была согласна стать ему жилеткой, шарфом и даже, если нужно, придверным ковриком.
Вообще-то, откровенно говоря, больше всего на свете я хотела бы быть ему подушкой и одеялом. Но прошли один за другим все праздники – и двадцать третье февраля, на которые я подарила ему туалетную воду, и восьмое марта, на которое он подарил мне коробку «Раффаэлы», и его день рождения в апреле, который он не отмечал, потому что его мучили воспоминания о погибшем семейном счастье (но я все-таки подарила ему зажигалку, которая стоила мне половины зарплаты), прошли и майские праздники – напрасно я возлагала на них такие надежды! – а наши встречи были хоть и частыми, но совершенно дружескими, не считая того единственного раза, когда он, отметив на работе чье-то прибавление семейства, позвал меня в кафе и, рассказывая, как болит у него душа – «а я ведь хотел от нее ребенка… думал… если будет девочка… вот здорово, честное слово!» – и держал меня за руку, а на прощанье мокро поцеловал в край рта…