И уже у распахнутой двери квартиры, услышав грозное рычание и лай собаки, увидели лежащего на полу лицом вниз вора, и сложившего на него массивные лапы Рика.
Милиция приехала, как обычно – не сразу. Через задержанного Петра нашли и Николая, и пьяную Аньку, и запертую в комнате с Русланчиком и Ритой Валентину.
Потом разбирательства, суд. Валентине тоже вначале выдвинули обвинение в соучастии, и грозило это и сроком, и лишением родительских прав.
Риту поместили в приёмник-распределитель.
Но судья попался честный и адвокат непьющий. Полное наказание с лишением свободы было назначено всей пьющей кампании – и брату Петру и жене его Аньке, и Николаю. Валентине же было дано предписание – в месячный срок найти прописку, иначе всё могло навсегда закончиться лишением родительских прав, как это произошло с малолетней мамашей Иркой. Квартиру за долги конфисковали. Ирку поселили в комнате швейного общежития. А над Валентиной и Ритой взяли поручительство Ольга с Павлом.
Вот, казалось бы, и вся история, если бы не… туфельки, которые Валентине пришлось продать, чтобы заплатить госпошлину за участие в суде. Когда она оплачивала квитанцию, кассир выдала ей сдачу – один рубль двенадцать копеек. Валентина, собираясь поехать на свидание к дочери, зашла в магазин. Денег оставалось на автобус в один конец. Оставшиеся копейки Валентина протянула продавцу бакалеи и попросила взвесить на них конфетки. Продавщица хмыкнула, положила на весы пять конфет, и презрительно посмотрела на Валентину.
Рита пошла в свой первый класс в приёмнике-распределителе. На ногах её были ботинки чуть больше размера ноги.
Валентина смогла забрать дочь уже в конце первой четверти. Маленькая, худая, в безобразно подвязанной юбке, белой мальчишечьей рубашке, вязаной кофте и несуразных ботинках, Рита стояла на крыльце приёмника и не решалась подойти к матери.
Валентина раскрыла объятья, потом, как будто спохватившись, вынула из кармана куртки горстку конфеток, протянула открытую ладонь дочери, и заплакала.
У лжи не может быть красивого лица, его искажает внутренняя грязь, вымарывая вначале неуверенными штрихами. Ещё в зародыше она тянет за собой шлейф внешней добродетели, а после обрастает коростой.
Спонтанная, подсознательная, она стратегически выверена, подобно тактике военных действий. Любая война – это большая ложь.