Свалив вещи и бумаги в одну кучу, Видов осмотрелся и увидел
канистру с соляркой. Приволок ее, облил горючкой чемоданы,
документы и вещи, а затем похлопал себя по карманам. Спичек нет.
Видимо, придется снова обратиться к унтеру.
Только поручик к нему повернулся, как он сам подошел и протянул
коробок.
Видов кивнул и поджег одну спичку, бросил ее на пропитанные
соляркой вещи и костер заполыхал.
- Благодарю, - Стойко вернул коробок унтеру и спросил его: - Ты
из какой части?
- Двадцать второй мотострелковый полк.
- На прорыв пойдешь?
- Нет, - он покачал головой и добавил: - Мы остаемся в
прикрытии.
- А почему ты один?
- Взводный с уцелевшими бойцами в штабе батальона, боеприпасы
получают.
- Автомат нужен?
- Да.
- Бери, - поручик передал ему запасной ТК-60 и подсумок с парой
магазинов.
Больше говорить было не о чем и, отступив от костра, в разбитом
осколке стекла на асфальте поручик увидел собственное отражение.
Молодой светловолосый мужчина в камуфляже. Под глазами темные
круги. Причем он узнал свое лицо не сразу и даже вздрогнул.
Впрочем, встряхнулся, собрался и направился в дом. Очень вовремя,
ибо послышался вой мин. Ромеи начинали новый обстрел Борисова…
Ровно в 22.00 Видов и Дементьев прибыли в точку сбора, где
формировался отряд майора Верника, старого кадрового служаки из
оперативного отдела штаба корпуса. Человек опытный и шансы у его
отряда, состоявшего из мотострелков, одной разведгруппы, нескольких
местных жителей и тыловиков, были хорошие.
Офицеры остановились в небольшом сквере. Противник в
полукилометре и следовало соблюдать светомаскировку, не шуметь и
быть начеку. Что они и делали. Кругом много солдат и в воздухе
чувствовался резкий запах дешевой махорки. Видимо, кто-то курил в
кулак или накрывшись плащ-палаткой. Невдалеке два танка и несколько
бронетранспортеров, кажется, «варяги» и «стрельцы». Что характерно,
несмотря на опасность, люди вели себя достаточно спокойно. Никто не
паниковал. Это замечательно. И, поправив автомат, Видов присел
возле памятника, который находился в центре сквера.
- Пойду Вернику доложусь, - прошептал есаул и нырнул в
темноту.
Стойко остался один, щелкнул предохранителем автомата и замер.
Страха не было. Особого волнения тоже. В душе пустота. Абсолютная.
И еще усталость. Не физическая, а духовная. За минувшие дни он
видел больше смертей, чем за всю свою жизнь. И это были смерти не
естественные. Вот, что его угнетало, и он понимал, что не в
состоянии ничего изменить и поправить. Значит, придется
воспринимать войну, как нечто обыденное и неизбежное, как-то
адаптироваться к кровавому хаосу и черстветь душой.