[4]
Лубянка, комплекс зданий ВЧК, потом НКВД, КГБ был построен на месте
зданий компании Росстрах (после революции это место иногда называли
Росужас). Внутренняя тюрьма была построена на месте гостиницы
«Росстраха» путем возведения трех дополнительных этажей. Камер в
подвале не было. Но запутанные переходы, спуски-подъемы создавали
впечатление у заключенных, что они находятся в подвальном
помещении. В первые годы существования ВЧК в подвалах проводились
расстрелы Поэтому в словах Сталина про подвалы Лубянки срыта еще и
второй, ироничный смысл: типа вопроса: вы его еще там не
замордовали?
Глава вторая
Без отдыха
Самый комфортный подвал Лубянки
23-24 февраля 1940 года
Я сидел за столом в том самом
страшном подвале самого высокого здания в Москве. Почему высокого?
Потому что отсюда хорошо видна Колыма. Почему в подвале? Не знаю!
Когда вели сюда по этим переходам, впечатление было, что точно в
подвал ведут. Спуски, подъемы, бесконечные углы и повороты. Вроде
бы вестибулярный аппарат говорит, что я над поверхностью земли, а
не под нею, и ящик бетонный, а не деревянный, если верить пальцам,
которые стены прощупали. Но все равно неуютно. С одной стороны,
было хорошим знаком, что меня сюда привели, оставив ремень и знаки
отличия никто не срывал. Следовательно, я не заключенный, и в
правах своих не поражен. С другой стороны, меня тщательно обыскали,
так что я был вроде как голый…
В чем тут комфорт? Думаю, это
помещение в Лубянке предназначалось для особых гостей, которые и не
враги, но которых надо содержать под надзором и (или) защитой. У
меня была небольшая камера без окон (бетонный ящик), в которой я
спал, там же располагался умывальник с зеркалом, тумбочка с
туалетными принадлежностями и небольшой столик с настольной лампой
под абажуром и стопкой пронумерованной бумаги. Последняя деталь: на
столике красовалась ручка-самописка и пузырек с чернилами. Работал
в другой камере, график работы соблюдался неукоснительно. В нужное
время меня провожали в камеру напротив, такого же размера, но там
был установлен хороший рабочий стол, в углу камеры – чертежная
доска, несколько сейфов, шкаф со справочной литературой и набором
атласов и карт. В соответствие с планом помещали обратно: на еду,
сон и отдых. Перекуров не было. От курева отказался с огромным
облегчением. А для паузы использовал несколько коротких комплексов
физических упражнений или небольшие медитации. Один раз в день –
прогулка на полчаса в тюремном дворике. Еда только в «домашней»
камере. И кто накрывает и убирается в камере – неизвестно. Но
всегда чисто и опрятно. Было в этом что-то от лаконичной чистоты
морга, но что поделать! А этот небольшой столик в моей камере,
никак язык не поворачивается назвать его «журнальным», хотя, по
сути, это был журнальный столик еще дореволюционной работы, с
витыми искусными резными ножками, с богатой инкрустацией, абсолютно
инопланетный предмет в моей простой обстановке, этот столик с
лампой предназначался для того случая, когда имяреку, то есть мне,
захочется какую-то срочную мысль зафиксировать. А у меня каждая
мысль срочная! Так что, как там у Пастернака еще не написано:
«февраль, набрать чернил и плакать»