Спустя час, обсудив ночной бой и поужинав, мы с поручиком
подвели итоги. В нашем отряде трое убитых, семь раненых и выбыло
шесть лошадей. В госпитальном караване восемь убитых, два с
половиной десятка раненых и выбыло семнадцать лошадей. Серьезные
потери, но могло быть гораздо хуже, если бы мы продолжали сидеть в
обороне. А у противника двадцать семь убитых и мы взяли пятерых
пленников. Главарь банды налетчиков, которая была частью большого
подразделения, к сожалению, сбежал. Добычи взяли мало. Что с нищих
взять? Разве только оружие из сыродутного железа, а больше ничего
не было.
Тем временем, когда трупы врагов были собраны в кучу, появился
Сьеррэ Эрахов, который сделал вид, что ничего не произошло. Он уже
отмылся от дерьмеца и попытался руководить, не только своим
кавалеристам, но и нам с Михаром. А мы демонстративно отвернулись,
и поручик приказал воинам сносить к мертвым телам хворост для
погребальных костров.
При виде такого неуважения, Сьеррэ вскипел:
- Господа офицеры! Я старше вас по званию! Поэтому требую
исполнять мои приказы и проявлять уважение!
Поручик улыбнулся и сделал вид, что ничего не слышит. А я кивнул
на руку лейтенанта и сказал:
- Господин лейтенант, а у вас ладонь в какашках. Да и пахнет от
вас как-то не по-военному.
- Где!?
Сьеррэ вскинул к лицу ладони и, конечно же, ничего не обнаружил.
После чего, понимая, что над ним издеваются, резко развернувшись на
каблуках, он ушел, и его проводили смешками.
Больше в ту ночь ничего не произошло. Пару раз на нашу стоянку
выезжали патрульные из конно-егерского отряда, который должен был
обнаружить налетчиков заблаговременно, но прозевал нападение. Им мы
передали пленников, которых допросят и повесят, а сами, отринув
прочь заботы, завалились спать.
Поутру воины сложили два погребальных костра, и огонь испепелил
тела павших воинов, морейских и вражеских. После чего наш караван
продолжил путь и на окраине поляны меня окликнула Юна Эстайн:
- Корнет!
Я подъехал к девушке, которая первой обратилась ко мне, что было
добрым знаком, и всмотрелся в ее лицо. Она выглядела усталой и
глаза Юны лихорадочно блестели. Всю ночь она, избалованная отцом
благородная аристократка, помогала раненым и, спрыгнув с лошади, я
кивнул ей и сказал:
- Доброе утро, госпожа Юна. Наши встречи не приносят нам радости
и заканчиваются неприятностями. Но все равно я рад видеть вас и вы,
как всегда, великолепны.