– Неплохо, – сказал Глаголев. – Ни истерик, даже легоньких, ни прострации. Глядишь, и сработаемся… Давайте еще коньячку. Мы с вами пока что ни в каких уставных взаимоотношениях не находимся, можем непринужденно…
– Послушайте, – сказал Мазур. – Ну, а что я у вас буду делать, в конце-то концов?
– В одном известном романе на подобный вопрос герой ответил обезоруживающе просто, – ухмыльнулся Глаголев. – Что-нибудь да подвернется…
…Вот и подвернулось, довольно скоро. Слишком быстро, чтобы считать это случайностью. Что-то Глаголев планировал заранее, и в его комбинации уже тогда должен был присутствовать безработный каперанг, угодивший в нечто среднее между опалой и безработицей. Такое вот получилось Кончанское…[1]
Кацуба шумно захлопнул свою книжку, потянулся:
– Надо же, все-таки Рамон, паскуда такая, полоснул по горлу почтенную сеньору, а я до предпоследней странички грешил на дона Руфио…
– Вопиющий разрыв между теорией и практикой, – бросила Света, определенно намекая на какие-то понятные лишь своим шутки. Потянулась, вытянула ноги и небрежно скрестила их на коленях у Мазура, пояснив: – Мне ж надо на ком-то раскованность отрабатывать… Господа интеллигенты, а не пора ли поесть? Я так понимаю, нас в Тиксоне банкетный стол не ждет…
– Правильно понимаешь, – сказал Кацуба. – Вот и займись.
– Ничего себе обращеньице со столичной журналисткой, да еще вдобавок сексуально раскрепощенной, – грустно протянула Света, но послушно вытащила из яркой сумки разномастные свертки и принялась накрывать импровизированный стол на чемодане.
Мазур без особой охоты взялся за бутерброд с отечественной ветчиной. Он нисколько не чувствовал себя чужаком, видел, что народец подобрался опытный, приученный с ходу наводить мосты, притираться в сжатые сроки к незнакомым напарникам, – но все равно некая внутренняя зажатость имела место, глупо ожидать другого…
– Причавкивать надо, Шишкодремов, – сказал Кацуба совершенно серьезно. – Ты же стебаная штабная крыса, фаворит, мать твою, тебе положено причавкивать, а то и рот рукой вытереть…
– Я, во-первых, все же флотский, а во-вторых – питерский, – ответил Шишкодремов столь же серьезно.
– Ну и что? – пожал плечами Кацуба. – Ты поехал в дикие края, там, далеко от столицы, твоя сущность наружу и выпирает… к чему перед туземцами манерничать? Чваниться надо… Ты у нас – одноклеточное, на тебя интеллигенты должны смотреть, как на пустое место…