Когда-то мы с ней жили в одном дворе, вместе играли в классики и ходили в школу. Среди наших соседей по хрущевке практически не встречалось трезвенников. Если честно, на пять подъездов была только одна баба Лида, не глушившая водку по каждому поводу, да и то праведный образ жизни старуха вела вынужденно, после того, как ей сделали тяжелую операцию, оттяпали почти весь желудок. По вечерам Лида выползала во двор и, оглядев баб с портвейном и мужиков с «беленькой», принималась охать:
– Наказал же меня господь! Все люди, как люди, отдыхают себе, а я, горемычная, дура дурой сижу. И за что мне такое горе?
Но даже в нашем вечно пьяном дворе у людей случались трезвые периоды. Во всяком случае, жители пятиэтажки пытались худо-бедно работать, а вот родители Настёны «квасили» всегда, не задумываясь над тем, где взять денег на буханку черного хлеба и пакет кефира для детей.
Сколько у Настёны было братьев и сестер, я не знаю. Ее мать, худая, страшная тетка с черными пеньками зубов во рту периодически отращивала огромный живот. Затем в семье появлялся слабо пищащий младенец, ну а потом, очень скоро, выносили маленький гроб. Из всех детей Чердынцевых выжила одна Настя, и то потому, что уже в два года удирала от родителей к соседям. Можно сказать, что Настёна была дочерью двора. Кто-то из соседей давал ей обед, кто-то ужин, кто-то дарил ботиночки, из которых выросли собственные дети.
Сами понимаете, что училась Настёна из рук вон плохо. Кое-как она дотянула до восьмого класса и была отправлена в ПТУ. Ей предложили на выбор две специальности: штукатура или парикмахера. Чердынцева не колеблясь решила учиться на цирюльницу. Ей было все равно, душа не лежала ни к одной профессии, но штукатур бегает зимой и летом по стройке, весь перепачканный раствором, а парикмахерша работает в теплом помещении возле раковины, над которой теснятся флаконы с приятно пахнущими шампунями.
Училась Настя кое-как, но азы профессии освоила и получила диплом. Чердынцеву, последнюю ученицу в группе, распределили в крохотную парикмахерскую на железнодорожной станции Переделкино, это двадцать минут езды от Киевского вокзала. Одно кресло, одна сушка и одна оббитая раковина. Здесь Настёне надо было отработать пару лет по распределению, а потом либо катиться на все четыре стороны, либо гнить тут до пенсии.