И человек шагнул снова, развел руки приглашающим широким жестом:
– Потанцуем? Потанцуем, дядьку?
Лесное порождение молчало, и на широком лице, заросшем кольцеватой шерстью, человек прочитал насмешку. Слишком близко нявка, слишком близко добыча, Чугайстер не прерывает свою охоту даже ради любимой забавы…
– Потанцуем?! – человек залихватски присел, и бартка в его руках завертелась широким сверкающим кругом.
– Зачем ты стоишь у меня на пути? – спросил Чугайстер. Голос его был как скрип старой ели.
Человек остановился, едва не выронив топорик.
– Нявка несет тебе смерть, – черные собачьи губы Чугайстра растянулись в ухмылке. – И все же ты не хочешь, чтобы я убил ее?
Человек молчал. Чугайстер качнулся вперед:
– Пусть ты одолеешь ведьму – но навы тебе не одолеть никогда, потому что нава – это отчасти ты сам… Ты не боишься жить – и все же не хочешь, чтобы я убил твою наву?..
Человек молчал.
– Хорошо же, – сказал Чугайстер, и от голоса его тяжелые ели испуганно вздрогнули. – Пусть твоя нявка заведет тебя в туман над обрывом.
Чугайстер ушел.
Еловые ветви на его пути не качались.
…Впервые за много дней Ивга позволила себе расслабиться.
Человек, все эти дни настороженно ее изучавший, наконец успокоился и даже расцвел. Какая-то ее шутка заставила его хохотать до слез и, отсмеявшись, он потребовал, чтобы невестка перестала величать его «профессором Митецем», а звала как подобает – папа-свекор; Ивга расцвела в ответ и отправилась разводить костер посреди лужайки для пикников.
– …Чтобы сердушко хотело, а все прочее могло! – профессор оказался прямо-таки прирожденным балагуром. – Где двое, там и вскоре и третий, а где трое, там и пятеро, выпьем же, ребятки, и пусть нас в мире будет больше!..
Красное закатное солнце дробилось в высоких окнах ее будущего дома. Дома под красной крышей, где на фасаде – балкон, увитый виноградом и оттого похожий на этикетку старого вина. Подрагивал в высоте медный флюгер, и Назар топал через двор, неся под мышкой корзинку со снедью и постоянно что-то роняя – то полотенце, то ворох салфеток, то верткую картофелину.
Потом папа-свекор настроил мандолину; в репертуаре этого серьезного и уважаемого человека во множестве водились игривые, а подчас и фривольные песни. От хохота Ивга дважды уронила бутерброд в костер; папа-свекор поблескивал глазами и шпарил такое, отчего даже у Назара на щеках пробивался смущенный румянец.