– Мы договаривались: за каждую пятерку я получаю полтинник! И нечего сачковать! – потребовала Пипа.
Умиленный отец полез в карман и, вытащив бумажник, принялся в нем рыться. Не дождавшись, пока он отыщет полтинник, Пипа выдернула у папули из пальцев бумажник и нагло завладела сразу несколькими сотенными купюрами.
– Зачем так много? – удивился самый добрый депутат.
– Как зачем? А кассету купить? Недавно вышел новый фильм о Гэ-Пэ! Он в нем такая симпатяшка! Глаза добрые-добрые, и ни одного прыщика!..
Герман Никитич зевнул. Слушать про Гэ-Пэ ему было неинтересно, тем более что за последние два года дочь уже прожужжала ему этим Гэ-Пэ все уши. Коридор был обклеен плакатами с Гэ-Пэ, на блюдцах в кухне тоже был Гэ-Пэ. Более того, его умное тонконосое лицо в круглых очках смотрело даже с полотенца в ванной, которым Пипа вытирала руки.
– Умница, доча! Никогда не упускай своей выгоды! Но хватит про Гэ-Пэ, а то я взвою!
Забрав порядком облегченный бумажник, самый добрый депутат привлек к себе Пипу и прицелился для нового поцелуя в макушку любимого чада, но в этот момент звонок в коридоре пробудился от сна и произвел нечто среднее между похоронным маршем и «Танцем маленьких лебедей».
От неожиданности Герман Никитич промахнулся и больно стукнулся о Пипину голову носом.
– Нинеличка, солнце мое, не посмотришь, какой болван звонит нам в дверь? Что за мода припираться без приглашения? – поморщился он.
– Сейчас, кисик! Твоя рыбка только скушает махонький кусочек ананасика! А то индюшачьей грудке так одиноко у нее в желудочке! – отозвалась супруга.
– Не верь ей, пап! Она съела днем десять йогуртов и рыбное филе! Да еще моя коробка с шоколадными конфетами куда-то пропала… – наябедничала на любимую мамочку Пипа. Она всегда была больше папиной дочкой.
Дурнева щелкнула пультом телевизора. На его двадцатый канал выводилось изображение с недавно установленной на площадке камеры. В настоящий момент камера послушно снимала крупную серую плитку и железную дверь генерала Котлеткина.
– Я никого не вижу! Никого нет, Герман! – удивленно сказала супруга.
– Как никого? А кто тогда звонил? – нахмурился самый добрый депутат.
Он метнулся к телефону и набрал номер консьержки. Консьержка заверила его, что к ним никто не поднимался.
Дурневы переглянулись. Оба одновременно подумали об одном и том же. Или, точнее, об одной и той же. Семейная идиллия была нарушена.