Он чуть посторонился, давая студенту место на своем
наблюдательном пункте, и замер, словно статуя. Казалось, он
впитывает зрелище не одними только глазами, но и всем телом.
Посмотреть, конечно, было на что. Раскаленный, с рваными из-за
небольшой облачности краями, сгусток желтого огня едва лишь
коснулся своим нижним краем водной глади. С той точки, где они
стояли, казалось, что от воды сейчас должен повалить пар — не могли
две эти противоборствующие стихии столкнуться и не вызвать
катаклизма. Однако ничего такого не происходило.
— Красиво, — сказал Влад.
Точнее, он хотел это сказать. А потом напомнить профессору, что
керченские виды — это, конечно, здорово, но хотелось бы вернуться в
лагерь до полуночи. Но сделать этого ему не удалось. Поскольку он
понял, что больше не стоит на твердом обрыве, а, кажется, летит.
Или падает. Навстречу этому свинцово-серому морю и яркому солнцу. А
мимо пролетают желтоватые камни песчаника…
Он даже не подумал, что профессор его столкнул. И удара о мокрые
камни не почувствовал. Не услышал хруста ломающихся костей и
рвущейся плоти. Его сознание милосердно погасло, запечатлев
последний образ — закат над морем. И, естественно, он не видел, как
его научный руководитель, проводив его падающее тело взглядом,
воровато огляделся по сторонам и поспешил к машине.
— Больше всего мне не хватает музыки, — вздохнув, сообщила
Кэйтлин, и откинулась на подушки. — Нашей музыки, а не вообще.
— А что не так с нашей? — уточнил я.
— Да все нормально с вашей. Попса как попса, классика тоже плюс
минус та же. Даже шансон в наличии, а вот рока нет. Ни русского, ни
какого другого. Я бы «АсиДиси» послушала, «Хайвей ту Хелл» или
«Тандерстрак». «Квинов»[1] еще…
Это девушка не заговаривалась. И на мертвых языках не вещала,
как порой случается среди последователей христианства. Просто она
была попаданкой. Человеком, попавшим в наш мир из другого. Термин,
кстати, ее авторства, его не я придумал.
Кэйтлин говорила, что такое явление, как «попаданчество», в ее
мире широко освещено в кино и литературе. Что достаточно странно —
на ее родине нет магии. В смысле, вообще нет, не только у людей.
Откуда тогда столько сведений о перемещениях между мирами? У нас-то
не всякий эльф об этом осведомлен, а у нее дома чуть ли не каждый
человек о такой возможности знает?