Какой же страшный человек… Смотрю ему в затылок, на беспорядочно растрёпанные, слегка вьющиеся черные волосы и не могу себе представить, каким нужно быть подонком, чтобы сотворить такое с родным братом. Мне страшно от этого и хочется плакать. Хочется бежать, но куда? Прямо в окно? И там решётка… Как в тюрьме.
— Отпусти меня! — повторяю громче, но Вайнах будто не слышит, продолжает смотреть новости, как ни в чём не бывало. — Имран! Пожалуйста… Я уеду. Далеко уеду. И не вернусь сюда больше. Только позволь мне уйти отсюда. Я никому ничего не расскажу. Пусть твой брат думает, что я погибла, хорошо! Но позволь мне уехать и забыть всё это, как страшный сон.
— Ваха! — зовёт своего цепного пса, и тот незамедлительно появляется на пороге. — Уведи её отсюда, я хочу новости посмотреть.
— Пусти меня! Пусти! — отбиваюсь от гориллы, схватившего меня за руку своей гадкой лапищей, и визжу до хрипоты. — Пусти, сказала! Не лапай меня своими ручищами! Имран! Имрааан! — ору так, что, кажется, стакан в его руке сейчас лопнет, сам же Вайнах даже ухом не ведёт, сосредоточившись на своей проклятой плазме. — Ты подонок, слышишь?! Я всё равно убегу! Всё равно избавлюсь от тебя, даже если мне придётся перерезать тебе глотку! — я нарываюсь. Хочу, чтобы он хоть как-нибудь отреагировал. Но сволочь молчит, словно специально.
Ваха больно встряхивает меня, рычит на ухо:
— Уймись, а то порву!
— Не уймусь! Я не позволю вам и дальше ломать меня! Я человек, мать вашу, уроды! Я – человек! Не ваша игрушка!
Ваха вытаскивает меня в коридор, и, когда дверь в кабинет Вайнаха закрывается, я впечатываюсь в стену спиной, отчего перехватывает дыхание и боль простреливает позвоночник. Горилла хватает меня за шею, сдавливает и кривит свой рот.
— Я сказал, уймись, сука. А то я тебя…
— Ваха, не трогай её! — слышится повелительное из кабинета, и обезьяна тут же убирает лапищу.
— Повезло тебе, курица. А теперь пошла впереди! И чтоб ни звука мне.
— А что ты сделаешь? — скалюсь, как зверёныш, пойманный в сети. Мне больше некуда бежать, нет никакого спасения. Только отбиваться, кусаться и царапаться до последнего… Пока силы не оставят. Я больше не буду покорной игрушкой. Пусть либо отпустят, либо убьют.
— Ты что, мразь, провоцируешь меня? — шипит злобно Ваха, нависая надо мной огромной, бесформенной скалой. Гора отборного дерьмища.