Избитый, брошенный в нойт Энжин выжил чудом. Его подобрали изгои – три изуродованные и неясно почему ещё дышащие женщины. Спасительницы немедленно и дружно объявили себя законными супругами Энжина. Очевидно, и здесь, где само существование было понятием относительным, устойчивое семейное положение что-то значило.
Сопровождаемый самозваными жёнами, Энжин обошёл всё побережье страны вана. Мокрые оройхоны были единственным местом, где можно было передвигаться. По поребрикам между сухими оройхонами были проложены ровные тропы, существовали и дорожки внутри оройхонов, но ходить по ним, если ты не цэрэг, было рискованно. На полях работали не безразличные ко всему на свете служители, гнущие спину за миску каши, а хозяева, готовые перервать горло всякому, посягнувшему на их сокровище. Впрочем, из-за невероятной скученности далеко не все земледельцы могли позволить себе даже ту нищенскую жизнь, которой наслаждались рабы Ёроол-Гуя в земле старейшин.
Новая семья Энжина так и осталась образованием чисто экономическим. Ни о какой душевной или физической близости жёны и не помышляли, просто вместе было легче выжить. Женщины копали чавгу, скребли харвах, по возможности подворовывали на сухих оройхонах, Энжин с редкостным безразличием к опасности разгребал завалы зверья на самом краю оройхона, добывал кожу, липкую чешую, морской волос, рыбью кость – всё, что обычно достаётся людям лишь во время мягмара. Ведь, кроме Ёроол-Гуя, грозящего всему оройхону, существует ещё и уулгуй, опустошающий прибрежную кромку и встречающийся куда чаще своего старшего брата.
Энжину справили многослойные буйи и широкополый, с длинными рукавами и глухим воротом жанч – единственную одежду, в которой можно более или менее безопасно работать на мокром оройхоне. «Приоделись» и жёны. Странный, противоестественный союз, почему-то называвшийся семьёй, начинал оправдывать своё существование. Постепенно Энжин научился многим премудростям нечеловеческого житья. Он узнал, как правильно выбирать место для ночлега и расстилать кожу, заменяющую постель, чтобы не залило ночью нойтом. Он мог вымыться соком одной чавги, а оставшейся в кулаке выжимкой исхитрялся ещё и почистить жанч. Научился ценить жирха и привык есть его сырым. Главным в этом искусстве было как можно быстрее глотать куски, а потом сдержать отрыжку – иначе могло стошнить даже самого бывалого едока.