Таня стояла, опершись на перила, и смотрела вниз. Она была в легкой маечке, и ветер прохватывал ее насквозь. И все-таки, как это иной раз приятно – замерзнуть! Хоть как-то ощутить, что жизнь продолжается! Она стояла на балконе долго, пока совсем не окоченела. А когда вернулась в комнату, там снова надрывался телефон. На этот раз звонок был междугородний. Звонила мать из Калининграда. И, поговорив с нею несколько минут, Таня поняла – Ксения вовсе не шутила. Мать намеками выясняла, сколько у дочери наличности в долларах, сколько – в рублях и сколько – в банке. Прямым текстом сообщила только, что цены катастрофические. А когда мать поняла, что дочь ни сном ни духом не ведает о том, что творится, то почему-то тоже пришла в ярость, как и Ксения. Видно, люди воспринимали подобное равнодушие как преступление.
– Включи телевизор! – закричала мать. – Я с ней разговариваю как с нормальной, а она только «как» да «чего»! Рубль обвалился!
Через час Таня уже более ясно представляла себе ситуацию. Она напряженно сидела перед включенным телевизором, отпивала кофе, затягивалась сигаретой и просто физически ощущала, как эти продукты дорожают у нее в руках. И только когда новости закончились и пошла реклама, Таня представила свое положение до конца. По сравнению с теми гражданами, которые мелькали на экране, она пострадала незначительно. Кроме небольшого рублевого счета в Сбербанке, муж оставил ей три с половиной тысячи долларов. Эти деньги она не успела положить в банк. В последний раз она видела их в «стенке», в ящике с медикаментами. Таня встала и выдвинула ящик, достала оттуда белый конверт, заглянула туда… Деньги оказались на месте. Впору было обрадоваться, но она почему-то не обрадовалась. Горло снова сжимали знакомые спазмы, как перед рыданиями. Но слез больше не было – она, похоже, выплакала их без остатка.
Таня покопалась в своем кошельке. Неделю назад на те деньги, которые она там нашла, можно было купить приличные демисезонные сапоги. А теперь? Пять пачек стирального порошка? И то – если повезет? Она попыталась осознать этот дикий факт, но осознание как-то не приходило. Пока Таня понимала только одно – она безнадежно одичала, отстала от жизни за эти дни, проведенные взаперти. И понимала еще, что боль куда-то отступила. Наверное, ненадолго, и сегодня же вечером она снова забьется в угол постели, зароется в подушку и будет плакать теми слезами, которые ничего не в силах облегчить. Но пока ей не плачется. Впервые за эти дни.