Это случилось почти тридцать лет назад. Дон Хайме смотрел на свое отражение в зеркале на стене фехтовального зала. Потом нагнулся, взял фонарь и внимательно, морщинку за морщинкой, изучил свое лицо. Монтеспан умер в пятьдесят девять – всего на три года старше нынешнего дона Хайме, и последним воспоминанием об учителе был силуэт старика, сидящего у камина.
Маэстро провел рукой по седым волосам. Прожитая жизнь не вызывала у него сожалений: он любил и сражался, не идя наперекор своим убеждениям. Хранил множество бесценных воспоминаний, что оправдывали его жизнь, оставаясь его единственным сокровищем… Лишь одно вызывало у него печаль: не было никого, кому бы он мог, подобно Люсьену де Монтеспану, завещать после смерти свое оружие… Лишившись бережных и сильных рук, наполняющих безмолвную сталь жизнью, рапиры и шпаги превратятся в никчемный хлам и сгинут в небытии, погребенные в самом темном углу лавчонки старьевщика. Их покроет пыль и ржавчина, и они навеки умолкнут, как их покойный хозяин. Никто не положит рапиру на могилу дона Хайме.
Он подумал об Аделе де Отеро и затосковал. Эта женщина вошла в его жизнь слишком поздно: ей не удастся сорвать с его увядших губ ни единого слова нежности.
III. Неопределенное время ложной атаки
К неопределенному времени, как и к любому сложному маневру, следует относиться со всей осторожностью: необходимо предугадать намерения противника, внимательно изучить его поведение и правильно оценить последствия, к которым оно может привести.
До ее прихода оставалось всего полчаса. Дон Хайме бегло взглянул на свое отражение в зеркале и остался удовлетворен. Никому из его знакомых не удалось сохранить в такие годы столь блестящую форму. Благодаря худобе и энергичным, четким движениям, наработанным неустанными занятиями фехтованием, издали его можно было принять за юношу. Он тщательно побрился своей старой английской бритвой с ручкой из слоновой кости, аккуратно подровнял тонкие седые усы, расчесал белые волосы, немного вьющиеся на висках и затылке; пробор с левой стороны был безупречен, словно его прочертили по линейке.
Предвкушая первое свидание, он был счастлив, точно молодой офицер, впервые надевший форму… Это почти забытое чувство ничуть его не тяготило, напротив – бодрило и радовало. Он открыл свой единственный флакон одеколона, спрыснул им руки и осторожно нанес благоухающую прохладную влагу на щеки и шею. Вокруг его глаз собрались тонкие морщинки: он улыбался.