– Спасибо за участие, – сказала она и не поднялась, чтобы его проводить, – в город дорогу найдете?
– Как-нибудь, – пробормотал он.
Дверь тихо притворилась за его спиной, он сбежал с крыльца и остановился, прикуривая и выжидая, когда повернется ключ.
Ключ повернулся, и он зашагал по гравиевой дорожке к своей машине, дремавшей за кованой железной решеткой.
Усевшись, он первым делом включил приемник, который бодро запел про тополиный пух, жару, июль, заглушая все связные мысли.
Ему хотелось скорее уехать, и, не жалея машину, он дал по газам, перескочил через канаву и на большой скорости пролетел тихий переулок. В зеркале заднего вида крутилась желтая пыль, и Финский залив блестел свинцовой потемневшей водой.
В темном доме пахло сухими цветами и бедой. Он голову мог дать на отсечение, что там пахло убийством.
С пробками что-то не то.
Когда бабушка-старушка уронила в воду фен, выбить должно было совсем другую линию или все пробки сразу. Если бы выбило все, их все бы и включили, когда нашли тело. Скорее всего выбило только ту пробку, которая «отвечает» за ванную. Ее включили, когда обнаружилось, что случилось несчастье, а на соседнюю никто даже не посмотрел, она так и осталась выбитой. Непонятно только, почему.
Или кто-то выключил ее случайно, когда выключал ту, другую, чтобы создать видимость короткого замыкания? Но если ту выключили, значит, дело вовсе не в том, что бабушка уронила в воду фен.
Или все это просто случайность, и пробки вылетают постоянно, только девушка Настя об этом ничего не знает?
Впрочем, решил Кирилл, это опять не его проблемы.
Это ее проблемы, и пусть она их решает как хочет. Как сможет.
Жара навалилась на Москву, как борец сумо на боксера веса пера. Бумаги липли к рукам, а рубахи к спинам, на станциях метро продавали хлипкие вьетнамские веера, подростки в закатанных штанах и без маек неподвижно сидели в фонтане на Пушкинской площади.
Спастись было невозможно.
Кирилл устал и хотел в отпуск.
Он с удовольствием думал о том, как прилетит в Дублин, где всегда семнадцать градусов и шумит холодный океан. Думал о крохотных прокуренных пабах и густом темном пиве в тяжелой кружке. Думал о предстоящем двухнедельном одиночестве, которое ценил больше всего на свете. Думал о прохладе маленького дорогущего отеля в самом центре города и ирландском виски в низком и широком бокале.