– Мне нечего сказать, сир, – после долгой паузы глухо проговорил Огинский, не поднимая головы. – Я сделал все, что мог, но этого оказалось недостаточно. Теперь моя жизнь в ваших руках. Вы вольны отнять ее, если вам угодно.
Мюрат в великом раздражении сломал перо, скомкал его в кулаке и отшвырнул в сторону.
– Ба! – воскликнул он, резким движением садясь прямо и подаваясь вперед. – Отнять! Отнять вашу жизнь! Да с чего вы взяли, что она мне нужна? Каждый день я отнимаю жизни сотнями, а то и тысячами – на то и война, знаете ли. На что мне ваша жизнь? Мне нужна была икона – икона, а не ваша никчемная жизнь, понимаете ли вы это, сударь?! Я мог сделать вас человеком, а вы предпочли превратиться в бездомного пса, пытающегося укусить руку, которая его кормит. Отнять вашу жизнь! Бог мой, как это пошло! Вы жалкий комедиант, Огинский. Вы покойник независимо от того, прикажу я вас повесить или отпущу на все четыре стороны. Для вас все кончено. Вы лишились моего покровительства, и лучшее, на что вы теперь можете рассчитывать, это быть прирезанным в каком-нибудь грязном притоне за карточное плутовство.
Сердитым жестом налив себе вина, Мюрат залпом осушил бокал. Пан Кшиштоф при этом с трудом сглотнул и поспешно отвел глаза: гневные речи маршала трогали его гораздо меньше, чем мучительная жажда, которую он испытывал в течение нескольких последних часов. Все, что говорил Мюрат, было пустым звуком: Огинский давно приготовился к худшему. Он не нуждался в напоминаниях о том, что его жизнь закончена. У пана Кшиштофа не осталось ровным счетом ничего, чем он мог бы дорожить, и он не видел способа исправить положение. Даже его честолюбивые мечты стать человеком, который подорвал боевой дух русской армии, похитив высокочтимую икону святого-воителя, рухнули: он уже знал о том, что икона объявилась в лагере русских.
– Ну, – раздраженно бросил Мюрат, – вы так и будете молчать?
Огинский провел ладонью по своему небритому грязному лицу и пожал плечами.
– Я не знаю, что сказать, сир, – ответил он. – Я виноват перед вами и жду решения своей судьбы. Обстоятельства оказались сильнее меня. Я проиграл и готов оплатить проигрыш.
Мюрат внимательно всмотрелся в его жалкую фигуру и незаметно усмехнулся. Перед ним стоял, несомненно, конченый человек – не человек, собственно, а лишь его пустая, ни на что не годная оболочка. Но изворотливый ум гасконца уже нашел решение проблемы. Сломанный клинок не годится для боя, но его можно использовать для одного-единственного смертельного удара в спину. Моральная сторона дела не волновала маршала: он давно усвоил, что на войне храбрость без хитрости немногого стоит.