– Ловкий ты.
– Если деньги бросают, их надо ловить на лету!
Он доставал пачки, пролистывал купюры.
– Проверяешь, не сунул ли я тебе резаную газету?
Себе дороже оказалось бы.
– А ведь мог бы.
– Не мог. Если на карту жизнь поставлена, все честными становятся.
Единственным, кто абсолютно не нервничал, был подрывник. Профессия научила его сдержанности и благоразумию. Он знал, деньги будут разделены на три равные части, работали-то втроем. А если обладатель золотого зуба не захочет делиться по справедливости, тут уж ничего не попишешь, просить у сильнейшего бесполезно.
– Любишь живые деньги получать? – осклабился Боцман.
– Кто же не любит? Но еще больше люблю получать удовольствие от денег. Они сами – что? Пустые бумажки, пусть и приятные на ощупь, – бандит с золотым зубом поискал взглядом газету или оберточную бумагу, во что можно было завернуть деньги. – Понадежнее чего-нибудь нет?
– Можешь салфетку со столика снять, все равно она сигаретой прожжена.
Салфетку бандит завязал на два узла, после чего заподозрить, что он несет в грязной, прожженной салфетке деньги, было уже невозможно.
– Ну, все. Если что, звони, знаешь, где найти Ладони Боцмана и старшего из бандитов встретились. С двумя другими Боцман не прощался, будто бы считал их людьми второго сорта, не достойными даже его прикосновения.
– Найду. Работа скоро появится. Только ты не залегай на дно.
– С вашими расценками надолго не заляжешь.
– А ты не на расценках, а на обороте поднимайся, Дел-то теперь невпроворот, самый выгодный бизнес сейчас – это гробами дорогими торговать. Каждый день кого-нибудь из состоятельных отстреливают.
– Не думаю, что парню, который за рулем «Волги» сегодня сидел, дорогой гроб кyпят, – усмехнулся бандит и пристально посмотрел в глаза Боцману.
Обычно с наемными киллерами расставались подобру-поздорову, заплатив деньги, и старались как можно скорее забыть об их существовании Но каждый, решившийся взять деньги за убийство, понимает, заказчик плохо спит, если знает, что где-то на свободе разгуливает человек, совершивший убийство согласно его воле, его желанию.
Даже если убийца осторожен и не словоохотлив, где гарантия, что его не прихватит милиция на каком-нибудь другом деле и он не заговорит? Человек, убивающий сам, всегда готов к тому, что и его попытаются убить, чтобы слова, сказанные на прощание: «Я навечно забыл то, о чем мы говорили», стали правдой, суровой и жестокой.