– Да, проверьте, пожалуйста. Я старый человек, плохо в этих деньгах понимаю. Знаете, любезная, старость – не радость.
– Да, да, пожалуйста.
Девушка закладывала по очереди купюры в детектор, тот отзывался электронным писком. А затем, вооружившись лупой, оператор принялась рассматривать надписи, изображения и цифры номиналов на деньгах.
– Нет, хорошие деньги. Правда, вот эта немного надорвана.
– Меня это не волнует.
– Вы берете их?
– Если вы говорите, что они настоящие…
– Я это знаю, при вас же проверила.
– Значит, если я принесу вам эти деньги назад, вы у меня их возьмете?
– Обязательно.
– И старого образца, и нового?
– И те и другие.
– Спасибо.
Было заметно, что кассирше порядком надоели все эти процедуры, и она нетерпеливо повторила свой вопрос:
– Так берете или нет?
Глаза старика Домбровского были прикрыты, пальцы поглаживали стодолларовую банкноту – старого образца, – и та отзывалась приятным хрустом. Девушка взглянула на лицо старика и поняла, что он явно доволен.
Блаженством сияло его лицо, улыбка струилась на тонких губах, а на щеках даже выступил легкий румянец.
– Вы будете, наконец, брать? – послышался бас за спиной Домбровского, это говорил небритый мужчина в кожанке, пахнущей дождем.
– Да-да, беру. Спасибо большое, любезная.
– И сдачу не забудьте.
Девушка выдала сдачу и справку о купле-продаже валюты, которую Иосиф Михайлович сложил пополам и опустил в карман плаща, чтобы затем выбросить в мусорницу. Он любил аккуратность и не прощал беспорядка ни себе, ни другим.
Доллары Иосиф Михайлович сложил в ставшее плоским портмоне, спрятал его во внутренний карман пиджака и, застегнувшись на все пуговицы, пошел к выходу. Ему, если бы он решил придерживаться ритуала, еще нужно было зайти в булочную и кулинарию, а потом, купив газету, можно было направляться домой. Но на этот раз старик Домбровский решил нарушить устоявшийся график своего движения по улице.
«Кулинария, булочная, газетный киоск – все это потом. А сейчас домой! Домой как можно скорее!»
– Этого просто не может быть! – бормотал Иосиф Михайлович.
Сейчас он утратил респектабельность, стал суетлив', как бы даже неуверен в себе. Его движения сделались нечеткими. Он шлепал по лужам, натыкался на прохожих и не извинялся, а лишь бросал вдогонку:
– Повнимательнее быть надо!
И все время ощущал вес кожаного бумажника, который давил на сердце, как могильный камень.