– Да.
Первый этаж – не высоко. Я надел шорты, чтоб с карманами, сандалеты, кепку, всю в полумесяцах, перемахнул через перила и спрыгнул в сухую траву.
– Погнали на водокачку? – спросил я Танечку.
– Давай. Еще дядя Ясель скоро привезет вату. У тебя есть денежки?
Я с гордостью вынул из кармана пять желтых монеток с угловатыми орлами и арабской вязью по окружности.
– Ого… – уважительно сощурилась Танечка. – Давай купим, а потом на водокачку.
– Давай. – мне было жалко, но мама говорила, что о девочках надо заботиться.
Мы оббежали дом и вышли во двор, куда выводили подъезды всех трех «наших» пятиэтажек. Там, как обычно, ходили козы, оставляя в пыли черный горошек какашек. Они копались мордами среди мятых картонных коробок и отмахивались хвостами от мух, но те их все равно донимали и козы жалобно блеяли. Дядю Яселя как всегда было слышно издалека, потому что он звенел в колокольчик, когда вез свою тачку со сладкой ватой и ледяной «Кока-колой» в стеклянных бутылочках с талией.
Мы рванули через двор, на ходу выкрикивая:
– Дядя Ясик привез свой тарантасик!
Правда слушать было некому – пойманные за игрой с арабчатами друзья, томились в прохладных застенках квартир, а у остальной мелюзги не было денег на вату.
Дядя Ясель вкатил тележку во двор и стал громче прежнего названивать в свой колокольчик. Мы подбежали, даже на такой короткой дистанции обливаясь потом.
– Маркаба, валад! – поздоровался дядя Ясель.
– Маркаба. – ответил я, подыскивая подходящие слова на арабском. – Мэ уа самат.
И пальцами показал «два».
Дядя Ясель понял – он почти всегда понимал, что говорят дети. Откупорил две бутылочки «Кока-колы» и дал два пакетика голубой ваты. Я протянул все деньги, забрал покупки и отдал Танечке ее долю сладости и прохлады.
– Фулюз. – напомнил дядя Ясель и протянул сдачу.
– Шукран! – хором поблагодарили мы и направились к водокачке.
Там можно было купаться. Не всегда, конечно, только когда дежурил старый немой араб – он давал детям плескаться в отстойнике.
– Ты знаешь, кто там сегодня? – спросил я у Танечки.
– Нет. – пожала она плечами и развернула сахарную вату с вплавленными в нее голубыми горошинками.
Мы дошли до края двора, наслаждаясь тающей во рту карамелью и пузырящейся влагой. Дальше ходить было нельзя, это был наш свой, специальный край Ойкумены. Только для нас – семилетних жителей «русских домов». Невидимая, но явственная граница. Зато в обратную сторону можно было заходить гораздо дальше, за дорогу, за дальний дом и даже доходить до небольшой пальмовой рощицы. Оттуда было видно «наши» дома и слышно, если мама позовет к обеду. Еще дальше была пустыня.