И снова католики ошиблись, упирая на напор и внезапность в ущерб
плану и подготовке. Папистов оказалось слишком мало, да и с выбором
места для атаки они промахнулись. Основной лагерь расположился чуть
в стороне…
- Куси патрон! - рычали сержанты, - Заряжай! Пли!
Эффект неожиданности уже успел смазаться. Потрепанная первым ударом
рота пришла в себя. Загрохотали более-менее слаженные залпы
стрелков, да и пикинеры побросали бесполезные в предрассветных
сумерках пики, схватившись за тесаки. Получив по рогам в
бестолковой и жесткой схватке, паписты начали отступать. Густлов не
стал преследовать, рассудив, что не надо повторять чужих ошибок. По
его команде рота начала строиться в правильный порядок.
Нападавшие, оценив перспективы, не стали наскакивать вновь, и
отошли к близлежащей лощине, изредка оттуда постреливая, более
надеясь на удачу, нежели на меткость мушкетов. Солнце еще только
собиралось показать из-за горизонта краешек короны, но было уже
светло, почти как днем.
И тут началось.
С фронта, с той стороны, откуда неслись редкие выстрелы и
неразборчивые проклятия, раздался жуткий, замогильный вопль,
переполненный лютым ужасом. И сразу же отозвался целым хором криков
боли и страха. Вновь загремела пальба, отчаянная, стремительная,
бьющая по скорости заряжания все уставы, но ни одна пуля не
полетела в сторону роты.
Католики бежали в атаку. Пикинеры капитана Густлова перехватили
покрепче свои «дрыны», стрелки проверили порох на полках и фитили.
Но паписты обегали плотный пехотный строй, бросая оружие, а на
лицах у них отражался такой страх, что просто жуть брала. Некоторые
с отчаянием умалишенных бросались прямо на пики, будто надеясь
прорвать строй и пробежать роту насквозь, спасаясь от…
… от чего?
Густлов всмотрелся в ту сторону лощины, откуда бежали католики.
Из-за низкорослых, но густых густых кустов никак не разобрать, что
там творилось…
Высоко над ветвями взметнулся ярко-алый фонтан, словно выбили днище
в огромной бочке. Трудно поверить, что в человеческом теле может
быть столько крови. Вслед за выплеском мелькнула голова. Сама по
себе, отделенная от тела.
Разлетались над кустами страшно изломанные тела, разрубленные
словно бы гигантским топором, страшно кричали погибающие. И гулко
стонала земля, как под ногами великана.