Бульдоги под ковром - страница 23

Шрифт
Интервал


Вот уж чего не ожидал от Ирины, так это ревности. Причем столь примитивной. Будь я погрубее, спросил бы ее в лоб – а как мне тогда относиться к ее замужеству? Это тебе не час душеспасительной беседы с платонически влюбленной девушкой, которая уходит навсегда из нашего мира… Я ведь тогда, накануне отправки космонавтов домой, в свой век, на стилизованном под первое застолье на Валгалле прощальном вечере, действительно сидел с Альбой на диване в каминном зале и утешал ее, уговаривал возвращаться и бросить глупую мысль остаться в нашем времени насовсем. Были и слезы (ее, разумеется), и почти братский утешительный поцелуй. И ничего больше, хотя Ирина права, стоило лишь захотеть…

Так я ей все и объяснил, не вспомнив о вельможном муже, но слегка намекнул, что ее гораздо более долгое общение с Берестиным дает не меньше оснований для ревности с моей стороны. Однако я-то ей верю, хотя любой другой на моем месте не поверил бы ни за что, хватило бы одного ее странного зарока «ни нашим ни вашим»…

В итоге произошло нечто вроде семейной сцены, которую удалось пресечь только единственным в нашем положении способом.

Нет, что-то все-таки пугающее, близкое к черной магии есть в тех превращениях, что происходят с охваченной страстью женщиной.

Неужели это один и тот же человек – до невозможности элегантная, холодноватая, умеющая осадить любого взглядом, изгибом губ, движением бровей, гордо несущая затянутое в строгие одежды тело женщина, о которой и помыслить чего-нибудь такого нельзя, и та, что сейчас кусает губы, стонет и вздрагивает, оплетает меня руками и ногами, прижимает мое лицо к упругой, напряженной груди?

Сколько раз это происходило, столько я и не переставал удивляться…

Может, напрасно я все это сейчас пишу, касаюсь того, о чем порядочный человек вроде бы должен молчать? Ну а если мне необходимо запечатлеть все хотя бы для самого себя, чтобы когда-нибудь, через многие (надеюсь на это) годы, десятилетия перечитать и опять пережить то, что наверняка забудется, по крайней мере – в деталях. «Остановись, мгновенье», если не наяву, то хоть так, на бумаге. Да и она, возможно, тоже прочтет мои записки и вспомнит эту ночь, даже если уйдет все – чувства, желания, а там, глядишь, и я как таковой, как способ существования белковых тел…

В очередной раз придя в себя, она вдруг повернулась ко мне лицом, привстала, опираясь на локоть.