В классе все девочки конечно же обсуждали
произошедшее. Её засыпали целой кучей вопросов, ахали, охали, и
почему-то больше всего удивлялись тому, что она не смогла
распознать в Сергее псимага. Соня конечно утверждала, что она
определённо что-то почувствовала, но Мила в это не верила
нисколько. «Опять выпендривается!» - подумала она.
Через пару недель, когда всё немного подзабылось
и улеглось, она поехала в Одинцово. Но её не пустили дальше ворот.
Выяснилось, что посещения запрещены и нужно особое разрешение,
чтобы поговорить с кем-то из курсантов.
Это был полный провал. Отец как-то обо всём
узнал, и был ужасно недоволен. Он запретил ей ходить куда-либо
после школы, и даже приставил к ней охранницу.
Но через месяц она сбежала от охранницы и опять
поехала в Одинцово. На этот раз она решила проникнуть в училище
тайком. Но и это оказалось невозможно. Училище было накрыто
защитным куполом, и попасть туда, кроме как через входные врата,
оказалось просто нереально. В этот раз отец ей ничего не сказал,
просто покачал головой, и ушёл в свой кабинет.
А на следующий день он ждал её у ворот
института. Он отпустил охранницу, и сказал Миле идти за ним.
Они молча добрались на метро до Царьграда, а
затем и до Императорского Дворца. За всё время поездки отец не
проронил ни слова. Они прошли во дворец безо всяких проблем. Отец
просто кивнул гвардейцам-охранницам и их пропустили. Это было
удивительно, но самое удивительное случилось после.
Они прошли по коридорам и лестницам и оказались
в большущей приёмной. Там их ждали. Красиво одетая фрейлина подошла
к ним и сказала:
-
Пожалуйста, Ваше
Высочество, Императрица ждёт вас!
-
Папа, ты что — дворянин? -
прошептала тихо Мила.
Но
отец ничего не ответил, просто взял её за руку и повёл в
двери.
Внутри оказалась уютная комната без окон. Очень
милые светлые обои и дорогая изысканная обстановка поразили Милу.
На диванчике сидела красивая женщина средних лет, она пила чай из
тонкой фарфоровой чашки.
Мила, с изумлением, узнала в ней Императрицу
Российской Империи Ольгу.
От удивления она задержала дыхание. Она
лихорадочно думала, что ей сказать и как себя вести, но в голову
лезла только какая-то совершеннейшая чушь. Отец, наконец, отпустил
её руку, подошёл к Императрице, склонился перед ней и сказал: