«Катенька…»
Командор Сомов сидел в скудном, но уютном ресторанчике «Глеб и Ольга». Ресторанчик предназначен был исключительно для военных и располагался на базе «Кувшинка», в двух шагах от рейсового терминала. Виктор дожидался здесь шлюпа до Терры-2. Ему нестерпимо хотелось как следует выпить, но он изо всех сил сдерживался. Супруга Сомова любила выпить с ним вместе… потом. Но начинаться все должно было на трезвую голову. На трезвейшую. И он приучился в конце концов доставлять жене эту маленькую радость.
Сомов вел одновременно два диалога. Ведя первый из них, внутренний, господин командор обращался к госпоже командорше. Та, хотя и отсутствовала, ухитрялась каким-то образом поддерживать оживленную беседу. Второй диалог относился к Хосе Лопесу, низкорослому тощему дядьке в плохо подогнанной форме. Сколько Сомов помнил, у этого типа форма никогда не бывала в полном порядке. Либо на размер больше. Либо дырка. Либо пятно. Либо топорщится, либо мятая, либо пехотные пуговицы, либо десантные шевроны… Впрочем, надо отдать должное Хосе Лопесу: за все время службы он никогда не надевал форму задом наперед.
–…а как же твои рыбные фермы под Рио-де-сан-Мартином?
– Давно мы с тобой не связывались, Витя. У меня все как всегда. Ну, ты знаешь.
– Женщина или опять скучно?
– Скучно, Витя. Мне очень нравится разводить самое молчаливое зверье на свете, но что-то, видишь ли, не вытанцовывается. Да.
– Как ее зовут?
Лопес помялся.
– Мерзавец.
– Никак не возьму в толк: ты что, на мужчин перешел? Вот те на.
– Это ты, Сомов, мерзавец. А что, настоящий первостатейный мерзавец!
– Да я ее даже не знаю.
– Ты пользуешься тем, что знаешь меня, как никто. Да. Пользуешься, не отпирайся! Может быть, мне не хотелось об этом говорить. А ты вскрываешь меня как консервную банку. Разве это дело?
«Трепло испаноговорящее… Катенька, Катенька, Катенька!»
Сомов промолчал.
– Прекрасная Элеонора.
– Что?
– Ее зовут Прекрасная Элеонора.
– И… э?
– Нет, еще не развелся.
– Но… э?
– Ты прав. К сожалению, это неизбежно.
– А… э?
– Через месяц-другой чувство вины перестанет меня мучить, я пошлю ей письмо и все необходимые документы.
– Но она не… э?
Лопес тяжко вздохнул. Глаза его наполнились дрожащей дымкой слез.
– Ах, если бы, мой любезный друг! Чувство к истинной Дульсинее должно быть вечным. Оно по определению не может подвергнуться эрозии.