Именно в этот день, когда, как никогда я чувствовал себя больным, разбитым, слабым, явилась та, что словно специально выжидала.
- Масик, - шикнула Ксения Андриевская у двери палаты на мужа. - Погуляй лучше с Масечкой. Я поговорю сама.
И то, что у её нового мужа с мальтийской болонкой оказалось одно имя немало меня позабавило.
- Как себя чувствуешь, Данилов? - меня почётного звания «масика», конечно, лишили при разводе вместе с коллекцией антикварного фарфора, квартиры с окнами на Площадь Искусств, и Феррари 612, в котором мог бы сиживать сам Ален Делон, родись он тридцатью годами позже. Ни о чём из этого барахла я не жалел.
- Прекрасно, душа моя. Просто прекрасно, - притворно довольно потянулся я, скрипнув панцирной сеткой. - Твоими молитвами.
- А что с глазами?
Хороший вопрос. Я едва сдержался от едкого смешка. И сам хотел бы знать.
- Отдыхают.
- Я слышала, пару месяцев уйдёт на полное восстановление.
«Яслышала» - это у неё означало: я обо всём уже подробно расспросила доктора, в общем, лежи, Данилов, не дёргайся.
- Надеешься совсем списать меня в утиль?
- Пф-ф-ф, - зашлёпала она напомаженными, раздутыми как переваренные вареники, губами. За те два дня, что я их не видел, вряд ли они стали меньше. - Ты и так утиль, Данилов. Смирись уже. Иди хоть в университет работать, пока предлагают. А то ведь Конь скоро на пенсию уйдёт, и всё. Никому ты будешь не нужен.
- У меня пока другие планы, - пошарил я по тумбочке рукой в надежде промочить горло. Но вместо этого столкнул кружку. Она глухо со всплеском стукнулась о линолеум.
Бывшая жена с трудом сдержала смешок. Но нечего было и мечтать, чтобы она подняла свою расползшуюся с годами задницу и подала мне воды.
- Надеюсь, нанять сиделку, что хоть твой хрен над унитазом подержит, тебе хватит денег? - всё же не смогла она промолчать.
- Даже пару, на смену, если одна с моим хреном справляться не будет.
- А, знаешь, Данилов, - заскрипели ножки стула по полу, убедив меня, что застелен он действительно линолеумом, и навалила свои бочкообразные ляжки одну на другую. Уверен, расправила на коленях расклешённую юбку. С того времени как разжирела, она и носила эти тяжёлые плотные юбки в пол, за что Герасим и прозвал Андриевскую барыня, а потом возвёл в титул государыни. - Ты ведь заслужил. Всё это. Слепоту. Одиночество. И старость, где тебе и стакан воды принести будет некому.