Обычно, пересекая широкую площадку по направлению к служебному входу, я выбираю только один цвет шахматной плитки - в зависимости от настроения: чёрный или белый, и наступаю только на него. Но тут пронеслась, не разбирая. Шмыгнула в массивные двустворчатые двери. Распахнутая створка скрипнула, приняв мою спину. И сердце бешено колотилось о рёбра в том месте, где его зажали мои руки.
Я осторожно выглянула в окно сквозь раздуваемые ветром лёгкие шторы.
Хозяин гостиничного комплекса «Тигровая лилия» явно проводил меня глазами и только сейчас, словно избавляясь от оцепенения, с недоумением дёрнул головой (так тебе и надо, козел!), оторвался от массивных мраморных перил и повторил мой путь. Только, преодолев в два прыжка пять ступенек, на которых я чуть не растянулась, пошёл в другую сторону, к офису.
- Кажется, Матильда Кшесинская сказала нечто подобное Николаю Второму, - заставил меня вздрогнуть оперный бас нашего су-шефа.
- Дима, блин, - обернулась я к окну с другой стороны от двери, у которого он стоял. Выдохнула. - Привет!
- Привет! - усмехнулся он, наш Дмитрий, или Димыч, или Дрим (как зову его я, потому что он - парень-сказка, парень-мечта). А как ещё назвать мужика, который выглядит как бог, готовит как бог, и напугал меня голосом, в который хочется зарыться как в мех, утонуть и потеряться навсегда.
Дрим, обычно курящий сидя на подоконнике, невозмутимо вытряхнул из пачки сигарету, щёлкнул зажигалкой, но так и не сел. Хотя при его работе это почти единственная возможность за весь день вытянуть уставшие ноги.
- Боюсь, шеф вряд ли смотрел «Матильду», - оправдывалась я за нечаянный плагиат. Но главное - сработало, а на войне все средства хороши.
- Боюсь, и благородства в нём поменьше, - не разделив мой оптимизм, выпустил он струйку дыма в окно и, прижавшись спиной к стене, сложил на мощной груди покрытые татуировками руки.
Если даже избалованный козёл Вадичка после того поцелуя какое-то время вызывал у меня сердечные спазмы, то от пристального взгляда нашего могучего серьёзного брутального су-шефа моё падкое на мужскую красоту сердечко каждый раз буквально разбивал паралич. Дрим расплющивал его жалкое тяжёлым взглядом как бетонной плитой. И пока оно там трепыхалось бедное, я, вытянув шею, как кобра, зачарованная флейтой факира, жадно облизывалась глазами на его красивейшие в мире губы в обрамлении мужественного подбородка, спартанских скул и самой содрогательной из видимых мной когда-либо хмурой складки между бровей на лице благородного патриция, обветренного огнём горячих плит.