Что если он рассказал Бет, где его найти, настолько понятно и просто, насколько мог?
Бет облизала губы, терзая память в поисках подходящего места. «Где бег Рельсовой химеры…» Это должно быть рядом с железнодорожной линией. Он уточнил, что она из Хакни, что сужает круг поисков. Бет заволновалась сильнее, обдумывая его слова. И все же: где свет служит музыкой?
В памяти всплыло: железнодорожный пешеходный мост, заросший ежевикой, с досками, покрытыми броней жвачек, ставших тверже бетона. Место встречи, которым она поделилась с Карой, где они обменивались сладостями и секретами.
Когда внизу проносились поезда, колеса стучали по рельсам, словно барабаны.
А еще там, в тупике, стояло четыре уличных фонаря. Когда они зажигались, их свет мерцал в «изломанной гармонии», как говорила Кара. Бет всегда считала, что это почти что красиво; в их вспышках определенно прослеживался ритм. А разве ритм – не все, что, в конечном счете, нужно для танца?
За неимением лучшего, хорошее место для начала.
Бет оглянулась на окно Кары, и все ее возбуждение иссякло, вытесненное тошнотворным страхом. Конечно, когда девушка отвернулась, она была тут как тут: острая белая боль, поднимающаяся по ребрам. «Похоже на фантомные боли, – строго сказала она самой себе, – как у солдат». Она попыталась заставить себя поверить, что боль приходила из пустоты, из ампутированной любви.
Всего три шага, и она снова нырнула в переулок.
– Ты – мягкотелая идиотка, Брэдли, – пробормотала она, злясь на себя и грубо набрасывая еще один рисунок на кирпичах: тощего парня, держащего металлический прут, как копье. «Иду на охоту, – накарябала она под рисунком. – Ищи меня в преломленном свете».
Зародившись в мозгу, собственный гнев злобно зашипел на нее, но секрет был слишком большим и слишком томящим, чтобы хранить его одной, и, несмотря ни на что, Кара по-прежнему была единственным человеком, с которым Бет могла бы этим поделиться.
«Изломанная гармония, помнишь?» – наконец написала она, прежде чем закинуть за плечи рюкзак и заставить себя шаг за шагом уйти прочь.