, то есть совершались во времени, а не возникли внезапно и вдруг.
Когда после очередного «Помнишь?» я взглянул на нее, мне показалось сперва, что это лучи нескольких прожекторов наложились на слепящий свет противотуманных фар, которые без надобности включил водитель идущего во встречном потоке джипа, и сыграли с моим зрением нехорошую шутку. Но вот джип поравнялся с нами и промчался мимо, а наваждение так и не прошло, так что я на мгновение утратил чувство реальности и, качнувшись, остановился на полушаге, в то время как Маришка продолжила идти вперед, припоминая на ходу, как мой бывший одногруппник Пашка гнался по лужам за переполненным автобусом с дипломатом наперевес, забрызгался с ног до головы, а когда автобус остановился, не смог в него влезть. Как ни в чем не бывало шла, разговаривала сама с собой и ничего не замечала!
– Марина! – позвал я, поражаясь спокойствию собственного голоса. – Ты вся фиолетовая!
Остановилась, обернулась, состроила хитрую мордочку.
– Все ты путаешь, Тинки-Винки! Это ты фиолетовый. Ляля – желтая.
– Марина! – тупо повторил я. – Ты вся фиолетовая!
– Умница, Тинки! – продолжала дурачиться она. – Все телепузики знают, что шутка, повторенная дважды, становится в два раза…
И тут ее взгляд упал на ладони, сложенные для шутливых аплодисментов.
Маришка вскрикнула. От испуга или восторга – у нее это всегда получается одинаково. Взметнула вверх рукава куртки, оголяя предплечья. Нагнулась, чтобы разглядеть колени.
– Я что, вся такая? – спросила дрогнувшим голосом.
– Вся, – подтвердил я.
– И лицо?
Я только кивнул. Это-то и было самым страшным. Стоял в трех шагах от нее, огромный и тупой как Тинки-Винки, и не знал, чем помочь. Только кивал в ответ и бормотал:
– Даже волосы.
– Ужас! – сказала Маришка и поправила плащ. – Это все чай!
Я немедленно вспомнил все: и маленькие запотевшие стаканчики на подносе и предостерегающий шепоток писателя. Но все-таки сморозил – от растерянности:
– Какая связь? Чай был красный, а ты – фиолетовая…
– Ты не понимаешь. Ты вообще слушал, что говорил толстяк на сцене?
В этот момент она снова была самой собой – супругой, заботливо вправляющей своему мужу-тугодуму вывихнутые мозги. Но при этом – непереносимое зрелище! – оставалась до корней волос, до кончиков ногтей и до белков глаз – фиолетовой. От макушки до пяток, различие наблюдалось только в оттенках. Глаза и губы были светлее, чем кожа лица. Еще светлее – волосы и ногти. Они как будто светились в подступающих сумерках.