Теперь, когда Гарри не было уже пять лет, Рут была готова согласиться с тем, что добрые незнакомцы могут материализоваться и любить ее просто так, по причине своей доброты. Доказательством тому служила Эллен. Почему бы такой не быть и Фриде Янг? Женщина иного склада убедила бы себя, что Гарри – так или иначе присутствовавший в ее жизни – прислал Фриду, чтобы она заботилась о его жене. Но не Рут, которая испытывала смутный оптимизм по поводу загробной жизни, но никогда не была фантазеркой. Она чувствовала свою близость с правительством и была готова признать, что оно может прислать ей Фриду как результат долгой, благоразумной и законопослушной жизни. Рут и Гарри никогда не уклонялись от налогов. Дороги! Библиотеки! Школы! Социальные работники! Разумеется, Гарри не посылал Фриду, но Рут казалось, что он одобрил бы ее появление. А также ее сыновья, их жены и Эллен Гибсон, которая время от времени забегала к ней с пирогом или новой книжкой. А Рут любила одобрение. Оно облегчало жизнь. Делало ее блаженно ординарной. Ей вдруг захотелось выругаться. Тем не менее одобрение все равно ей нравилось.
После того как Фрида и такси уехали, Рут осталась предоставленной самой себе. О, это нежное пространство дня, заполнение всех этих приблизительных часов. В столовой она осмотрела Фридин чемодан, от которого исходил какой-то дерзкий запах, – старомодный кремовый чемодан, похожий на тот, с которым Рут сошла с парохода в Сиднее в 1954 году. Запертый чемодан был тяжелым. На секунду Рут забеспокоилась, не спрятана ли в нем бомба, осторожно пнула его ногой, и ей показалось, что она услышала плеск жидкости в бутылке. Это ее ободрило. Рут подмела песчаную дорожку, исполняя свой прежний договор с волнами, которые считала из окна. Потом, дав спине отдохнуть, наблюдала за морем. Съела тост с сардинами. Долго принимала душ, сидя на пластиковом табурете, который Джеффри купил во время своего последнего визита.
Все это время она думала о тигре. И о тех периодах своей жизни, когда она испытывала нечто похожее на нынешнее предчувствие последствий для себя лично. Она вспомнила свое миссионерское детство, когда ей постоянно говорили, что она принадлежит к избранным, к королевскому священству, к людям Господа. Теперь эта жизнь представлялась ей полной глубочайшего смысла: ее отец лечил больных и спасал их души, цветы распускались в бесполезном изобилии, и всего было слишком много – солнца, зелени и любви. Ее родители прекрасно пели, и каждый вечер мать играла псалмы на отсыревшем пианино. Рут, читая письма своих кузенов из Сиднея, испытывала жалость к ним с их заурядной жизнью. Ее родители были призваны к служению, и она призвана вместе с ними. Ее назначили быть чужестранкой в чужой стране. «Как горек путь радости», – повторяла она себе. Она это где-то прочла. В то время нельзя было терять ни секунды. Даже когда она повзрослела, и яркий влажный свет Фиджи уже не так ее слепил, и свет псалмов тоже померк, Рут оказалась вовлеченной в нечто важное. Она влюбилась – разумеется, она влюбилась – в мужчину по имени Ричард Портер. Она была неопытной, стыдливой и поглупевшей от любви, она не справлялась с ней. Это тоже походило на сон. Каждую ночь ей снились необузданные, невыносимо приятные сны. Ночью она вкушала собственное тело, а утром поедала скудный завтрак.