Один из охранников был уже недалеко – он выхватил из-за пояса метательный кинжал, но успел лишь взмахнуть рукой – бородатый стрелок ткнул в его сторону своим коротким оружием, и воин упал замертво, даже не услышав грохота выстрела. В тоже мгновение открыли огонь и два других стрелка – четыре охранника разом словно запнулись, повалились лицом в снег и больше не шевелились. Воины, видевшие бесславную гибель товарищей, яростно завопили и еще ожесточенный стали продираться сквозь сугробы к врагу, потрясая обнаженными мечами. Их было много – двадцать пять человек, двадцать пять отточенных клинков. Стрелков было всего трое. Но силы были неравны.
Стрелки сделали шаг вперед. Почему-то они не проваливались в снег, не вязли в нанесенных сугробах.
Еще восемь быстрых выстрелов, слившихся в единый громовой раскат – и восемь воинов выронили мечи.
Несколько погонщиков, понимая, что исход схватки предрешен, спрыгнули со своих быков, надеясь убежать, спрятаться где-то до того, как все охранники будут мертвы. Впрочем бегство было лишь отсрочкой – рано или поздно мороз достанет тех, кому удалось избежать пуль стрелков.
Еще выстрелы – воздух пропах пороховым дымом, снег напитался алой кровью.
Десять воинов-мечников упрямо ползли навстречу своей смерти, по пояс проваливаясь в сугробы, с трудом выкарабкиваясь на хрупкий наст и проваливаясь снова, оставляя за собой взрытые глубокие траншеи. Они уже не кричали, только яростно стиснули зубы и накрепко сдавили рукояти мечей. Они хотели совершить невозможное – опередить стрелков.
А стрелки равнодушно смотрели прямо перед собой. Они видели только цели. Еще движущиеся, живые. И пораженные, неподвижно лежащие в снегу. Они уже прикидывали, сколько возьмут золота и серебра. Все прочее, что было на волокушах – ткани, шерсть, хлеб, – их не интересовало.
Никто не заметил, как откуда-то сбоку появился странный человек. Он возник словно бы прямо из воздуха, и, возможно, так оно и было – нечеткая фигура его расплывалась, окутанная розовым, чуть светящимся маревом. Незнакомец не походил на погонщика – для погонщика он был чересчур высок. Не мог он быть и воином – слишком худ. Да и одет он был странно, не по погоде – в бесформенный длинный балахон, сплошь увешанный какими-то поблескивающими безделушками.
– Опоздал, – горестно сказал незнакомец и, остановившись в отдалении, пристально вгляделся в происходящее.