Они явно входили во вкус. «Ну, за-сранцы, держитесь!» – подумал я, а вслух сказал:
– Фергей Мифалков. Бафня «Жаяч во фмелю».
В переводе на русский это означало: "Сергей Михалков. Басня «Заяц во хмелю».
Ф жен именин,
А, можеч быч, рокжчения,
Был жаяч приглакхчфен
К ехчву на угохчфеня.
И жаяч наф как сел,
Так, ш мешта не кхчщкодя,
Наштолько окошел,
Фто, отваливхкчишкхч от фтола,
Ш трудом шкажал…
Что именно сказал заяц с трудом, отвалившись от стола, комиссия так и не узнала. Я внезапно начал изображать пьяного зайца, бессвязно бормоча, за-икаясь и усиленно подчеркивая опьянение несчастного животного всеми доступными мне средствами. И когда к скороговорке, шипенью, посвистыванию и хрюканью прибавилось еще и заячье заикание, комиссия не выдержала и дружно ушла под стол. Так сказать, всем составом.
Я ничего этого не замечал, я упивался собой.
– Хватит! – донеслось до меня откуда-то снизу. – Прекратите! Прекратите немедленно!
Это кричал из-под стола серый от конвульсий все тот же Юрий Павлович Белов.
– Прекратите это истязание! Мы принимаем вас! Только замолчите!
Я был счастлив, но счастье мое длилось недолго. Нина Николаевна, педагог по сценречи, окунула меня в ушат с холодной водой.
– Дитя винограда! – сказала она. – Если ты не займешься своей дикцией, через полгода вернешься домой.
Каждый день с утра до вечера я как проклятый выворачивал наизнанку язык, наговаривая невероятные буквосочетания. И наконец на одном из занятий отчеканил:
Шты, штэ, шта, што.
Жды, ждэ, жда, ждо.
Сты, стэ, ста, сто.
Зды, здэ, зда, здо.
Шипящие и свистящие звенели, как туго натянутая струна.
– Молодчина! – похвалила меня Н.Н.
– Хфто, правда хорофо? – по привычке спросил я.
И все улыбнулись.
Общежитие циркового училища располагалось в Кунцеве, метрах в двухстах от станции.
Ничто не предвещало того, что Кунцево вскоре станет одним из самых престижных московских районов.
Это был небольшой уютный поселок, состоящий в основном из небольших деревянных домов, в центре которого стояла наша общага, где и жило двадцать молодых, пышущих здоровьем бугаев. Общага была настолько стара, что помнила еще времена Наполеона. Во всяком случае, как утверждал комендант, первый раз она горела в 1812 году.
Только не тогда, когда вся Москва была сожжена из патриотических побуждений, а несколько позже.