– Для тебя – да, – согласился пожилой незнакомец. – Для меня – нет. Я тот, кто воплощает невозможное.
– Ла! Я не стану убивать.
– Тебя и не просят. Равно как не попросят красть или ломать что-либо.
Фарук примолк, с растущим интересом глядя на собеседника.
– Тогда как я смогу отплатить за свой отпуск?
– Написав своей рукой записку администрации больницы. По-французски. Напиши, что ты болен и на пару дней тебя заменит твой кузен Мансур. За это ты получишь деньги.
– У меня нет двоюродного брата.
– У всех алжирцев есть братья.
– Верно. Но у меня нет родни в Париже.
Незнакомец многозначительно улыбнулся:
– Он только что приехал из Алжира.
Сердце Фарука екнуло. Отпуск – с женой, с детьми. Отпуск для него. Незнакомец прав – всем в Париже плевать, кто явится на работу в огромный госпиталь Помпиду, лишь бы работа была сделана, и притом задешево. Но… затея этого типа явно не к добру. Может, они собираются красть наркотики? Хотя, с другой стороны, все в этой больнице неверные, да и не его это дело. Он постарался забыть обо всем, кроме сладкого предвкушения – вот он приходит домой и объявляет, что они едут… куда?
– Я бы хотел снова повидать Средиземное море, – осторожно промолвил алжирец, вглядываясь в лицо незнакомца – не слишком ли много он запросил? – Капри, может быть. Я слышал, пляжи Капри покрыты серебряным песком. Это будет… очень дорого.
– Тогда Капри. Или Порто-Веккьо. Или, если уж на то пошло, Канны или Монако.
Названия слетали с уст незнакомца – волшебные, искусительные.
– Напомните, – попросил Фарук аль-Хамид, улыбаясь от всего усталого, истосковавшегося сердца, – что я должен написать.
Несколькими часами позже в одной из комнат убогой меблирашки, зажатой между огромными винными складами на берегу Гаронны, за окраиной города Бордо, зазвонил телефон.
Единственным обитателем комнаты был бледный человечек двадцати с хвостиком лет. Сидя на краешке кушетки, дрожа всем телом, он расширенными от ужаса глазами взирал на разрывающийся от звона телефон. С реки доносились крики грузчиков, протяжные гудки с барж, и при каждом звуке юноша – звали его Жан-Люк Массне – дергался, точно марионетка на ниточках. Трубку он так и не поднял.
Когда телефон наконец смолк, юноша вытащил из саквояжа блокнот и принялся торопливо царапать что-то неровным почерком, пытаясь излить на бумагу что-то, застрявшее в памяти, но вскоре передумал – тихо выругавшись, оторвал листок и, смяв, запустил его в мусорную корзину. Содрогаясь от ужаса и отвращения к себе, он швырнул блокнот на столик, решив, что единственный выход для него – это удрать, сбежать. Схватив саквояж, он бросился к двери.