Лет двадцать назад, когда в камералке института списали и выбросили в металлолом старинное, еще дореволюционное камнерезное оборудование, Святослав Людвигович перетащил его к себе в квартиру (просторную, академическую, только что полученную вместе со званием), отремонтировал, запасся алмазными дисками, пилами и превратил прежний минералогический музей в мастерскую. Сначала просто изготовлял шлифы – распиливал камни и до зеркала шлифовал одну поверхность, выявляя таким образом внутренний рисунок и красоту минерала или куска породы; потом, когда появилось бессмысленное количество свободного времени, принялся делать крошечные шкатулки и, наконец, творить каменные панно, размером от спичечного коробка и до метровых полотен. И, как Скупой рыцарь, никому не показывал своих произведений ни под каким предлогом. Однако же представителю «Де Бирса» откуда-то было известно об увлечении академика, и он явился под предлогом взглянуть на шедевры камнерезного искусства.
Насадный сразу же заподозрил, что гость пришел вовсе не за этим, и насторожился, то есть стал холодным и непроницаемым.
В прежние времена он с удовольствием показывал свой минерало-петрографический музей, давно уже выплеснувшийся из кабинета и растекшийся по всей квартире: увесистые камни были повсюду – на полу передней, в коридорах, на кухне и в спальне, а что полегче – в застекленных самодельных шкафах. Рядом с камнями, а то и вперемешку с ними, лежали книги, брошюры, папки с бумагами и рукописи; лежали в связках и россыпью, поскольку тоже давно не умещались на полках, так что ходить по квартире можно было лишь по узким вытоптанным по паркету тропинкам.
В этих же завалах, между двойными стенками шкафов с образцами и книгами, тщательно оберегаемые от мышей, хранились запасы круп, муки, сахара, спичек и соли – своеобразный мобзапас. Святослав Людвигович пополнял его чуть ли не еженедельно, покупая лишний пакет, банку, упаковку продуктов, подлежащих длительному хранению, прятал и скоро забывал куда, ибо в следующий раз, подыскивая место для очередного пакета, вдруг обнаруживал старую закладку. Быстрее всего портилась мука – заводился червь или жучок, однако академик ничего не выбрасывал, аккуратно просеивал, слегка подсаливал мелкой солью и снова прятал. Он понимал, что это болезненная привычка, мания, но ничего не мог поделать с собой, поскольку блокада к старости давала знать о себе.