– Посмотри, Жан-Клод, ты между ними, как свеча с двумя фитилями. Ты сожжешь себя, – сказал ему Ашер.
– Это моя забота.
– Верно, а что делаю я – моя забота. Ты спрашиваешь: «Почему он? Почему сейчас?» Во-первых, я тебе нужен. Кто из вас троих захочет это делать? – Ашер миновал Нарцисса, будто его тут и не было, глядя на Жан-Клода, на нас. – Да, я знаю, что ты тоже мог бы его подавить. Ты можешь это сделать, когда захочешь, и превратить необходимость в удовольствие, но он имел тебя под собой, и ничто меньшее его теперь не удовлетворит.
Он стоял настолько близко, что энергия переливалась через него, как прибой горячего океана. Дыхание его превратилось в прерывистый вздох.
– Mon Dieu! – Он отступил от нас, наткнулся на кровать и сел на черное покрывало. Коричневая кожа его одежды не так хорошо сливалась с фоном, как наша. – Столько силы, Жан-Клод, и все равно никто из вас не хочет заплатить за вспышку Ричарда. Эту цену заплачу я.
– Ты знаешь мое правило, Ашер, – сказала я. – Я никогда не попрошу других о том, чего не стану делать сама.
Он посмотрел на меня с любопытством, но лицо его было как непроницаемая маска.
– Ты вызываешься добровольцем?
– Нет. Но и ты не обязан этого делать. Мы найдем другой способ.
– А что, если мне хочется? – спросил он.
Я поглядела на него долгим взглядом и пожала плечами:
– На это я не знаю, что сказать.
– Тебе неловко, что мне может хотеться такое? – Он пристально в меня всматривался.
– Да.
Пристальный взгляд обратился на Жан-Клода.
– И ему тоже неловко. Он думает, что я разрушен и осталось во мне одно только страдание.
– Ты мне когда-то говорил, что все действует. Что ты весь в шрамах, но… дееспособен.
Он моргнул, глядя на меня:
– Говорил? Ну, мужчины не любят признаваться в таких вещах хорошенькой женщине. Или красивому мужчине. – Он глядел на нас, но на самом деле – на одного Жан-Клода. – Я заплачу штраф за вспышку нашего красавца мсье Зеемана, за его демонстрацию силы. Но мальчиком для битья я не буду. И в этот раз – тоже.
«И никогда больше», – повисла в воздухе непроизнесенная фраза. Ашер двести лет был предоставлен милости тех, кто оставил у Жан-Клода воспоминания, мелькнувшие сегодня передо мной и Ричардом. Еще два столетия такой заботы и пытки. Когда Ашер попал к нам, он иногда бывал жесток. Я думала, что мы его от этого вылечили, но теперь, глядя на его лицо, знала, что нет.