Издание книг, особенно в России и особенно данной направленности, – дело весьма муторное: кроме творческой стороны, это тщетные поиски спонсоров, улаживание формальностей со всякого рода официальными инстанциями, бесконечные переговоры с корректорами, художниками, верстальщиками, типографиями, распространителями тиражей и так далее. Учитывая, что «книжное дело» в России тех лет напоминало скорее болото, чем хорошо отрегулированный механизм, усилий приходилось прилагать предостаточно. Тем более что каждый участник процесса, как правило, норовил что-то не сделать, испортить, забыть, не вернуть, отложить. Пожалуй, единственный, кто не вызывал никаких нареканий, был сам Головин. Независимо от обстоятельств, даже загулов и всяческих приключений он ни разу не опоздал на встречу, всегда вовремя все выполнял, держал слово не только в делах важных, но и в совершеннейших мелочах, постоянно выдвигал новые инициативы, находил неожиданные решения бесчисленных затруднений. Тотальную необязательность компаньонов он, казалось, вообще не брал в расчет, не возмущался, не впадал ни в какое негодование, разве что иногда обозначал чье-то поведение короткой и точной фразой, в печати теперь неприемлемой.
Кто-то когда-то сказал, что порядок – наиболее яркая манифестация хаоса. Действительно, ощутить присутствие хаоса, этой бездны из бездн, даже за самым грандиозным великолепием внешнего мира способен любой внимательный человек. Хаос – и отрицание миропорядка, жизни вообще, и их же источник. Потому он источник и творчества. «Чтобы родить танцующую звезду, надо иметь в себе хаос. Говорю вам, в вас есть еще хаос» (Ф. Ницше).
Дисциплина, точность, порядок и пунктуальность, но проявляемые в сознании их ужасающей теневой стороны, – дело другое, чем часовой механизм упорядоченного бытия. Надо полагать, в частности и по таким соображениям Головин неким образом был расположен к порядку. И если уж он обращался к нему, то действовал безукоризненно. Но также возможно, что следование порядку, избранному по собственному произволу, было для него экстравагантной ролью, своеобразной игрой, либо мотив был вообще совершенно иной, мне неизвестный.
Трудно себе и представить, до какой степени могли доходить точность, порядок, целенаправленность, внутренняя организованность, дееспособность в личной, невидимой для других