Мастерство стихотворца Гёльдерлина заключалось в умении связывать философию и поэзию так, чтобы сгладить между ними границы. Развитое чувство изящного воспитало в поэте художественное отвращение к действительности, идеалы он искал в прошлом, под вечными небесами Эллады, в античном мистицизме. Для многих стихов Гёльдерлина, отмечают литературоведы, характерны настроения язычника, благоговеющего перед величием божественной природы. Поэзия, как часто бывает, переплеталась с жизнью. Юношескую ипохондрию Гёльдерлина, зарабатывавшего на жизнь преподавательской практикой, усилило страстное чувство к матери одного из учеников Сюзетте Гонтард. Эта Сюзетта, жена франкфуртского банкира, ответила пииту взаимностью, но роман был обречен на драматический финал, поскольку обманутый муж быстро разобрался в ситуации. Свой идеал женщины 27-летний Гёльдерлин вывел в главном труде жизни, романе в письмах “Гиперион”, в образе жрицы Диатимы. Болезненная любовь к Сюзетте-Диатиме, как считают биографы, обострила психическое расстройство Гёльдерина и буквально свела его с ума, увы, не только в поэтическом смысле слова. А Сюзетта вскоре зачахла от инфлюэнцы.
Все главное – шесть томов философских стихов, философской прозы и романтических писем – Гёльдерлин сочинил к сорока годам. Еще свыше трех десятилетий полупомешанный гений прожил в Тюбингене под присмотром сердобольной семьи плотника Циммера. На похороны поэта не приехали ни члены его семьи, ни друзья юности Георг Гегель и Фридрих Шиллинг.
Не напрасно реки
Не высыхают. Но как?
Им нужен знак,
Не меньше, чтобы как-то солнце
С луной нести в покое, неразлучно,
И днем и ночью течь вперед, и чтобы
Приятно было небу отражаться —
вот верная философия поэзии и жизни! И впрямь, почему не высыхают реки? Нужно ли иное объяснение: реки текут, чтобы в них приятно было небу отражаться…
Пафос антично-алеманских аллегорий набрал особенную популярность в Центральной Европе после окончания Наполеоновских войн (в немецкой историографии этот период известен как Освободительная война 1813–1815 годов) и образования Германского союза, в очередной раз обозначившего политическое и мировоззренческое единство десятков разных немецкоязычных территорий, от Кёнигсберга до Люксембурга, от Бреслау до Шверина. В отличие от поэта-философа Гёльдерлина, преклонявшегося перед античной традицией, но подчинявшего ее национальному началу (поэт называл это “освобождением от греческой буквы”), диктовавшие своими волей и кошельком художественную моду правители той поры старательно следовали нормам классицизма. А классицизм подразумевал принятие греко-римского искусства как абсолютного образца для подражания. Живописная долина немецкого Дуная предоставила великолепные возможности для архитектурных экспериментов. Главный и самый пылкий среди царственных немецких экспериментаторов – король Баварии Людвиг I Виттельсбах, старавшийся превратить свою столицу Мюнхен в “новые Афины”.