Бурило, сам любивший хорошо поесть, с удовольствием наблюдал, как отощавший за время хвори молодой казак с превеликим усердием принялся за вкусную пищу. Когда Кондрат насытился и перестал есть, старик услал женщин в огород. Лишь только они вышли из горницы, хозяин прикрыл ладонью горлышко фляги с горилкой в знак того, что настал час серьезной беседы.
– Расскажи-ка, сынку, что узнал ты про батька и где странствовал? – спросил он гостя.
Лицо Кондрата сразу помрачнело. Он только махнул рукой, словно отгоняя неприятные мысли.
– Что рассказывать? Более года скитался я. Могилу батька разыскивал. За смерть его отомстить хотел. На Запорожье был, на Уманщине, Волыни… Ой, сколько горя там увидел я! Сколько горя…
Кондрат закурил люльку, затянулся дымом и продолжал:
– На Сечи, сожженной и разоренной, встретил я людей, что когда-то были казаками. Ныне они – крепаки пана Вяземского. Они-то и поведали про последние дни батьки моего. Узнал я от них, что старшина коша Запорожского на батьку моего косился за то, что вел он дружбу с гультяями, такими же, как и он, сиромахами. В те времена на Сечь что ни день все более и более собирались беглецы со всей Украйны и России. Говорили они, что паны совсем взбесились и не только над холопами своими лютуют, но и вольных казаков с жинками и детьми малыми в крепачину берут. Не мог спокойно батько это слушать, уехал в тот же день. А скоро слухи пошли, что с гайдамаками порубил он хоругви[13] князя Сангушки и графа Потоцкого… Долго гулял батько с гайдамаками и на Волыни, и на Уманщине, жег поместья панские. Вернулся в Сечь он с гайдамацкого похода жив и невредим, да тут старшина обманом его окрутила и под конвоем отвезла на суд в Глухов. Там-то батько вскоре был в застенке удавлен. Как услыхал я про это, диду, потянуло меня в Глухов, чтобы пред могилой его колени преклонить да с душегубов его проклятых спрос взять.
Чуть раскосые глаза Кондрата сверкнули мрачным огнем.
– Не удалось мне этого сделать. Ни один человек в Глухове не знал, где могила моего батьки. Видно, проклятые каты зарыли его тело неведомо где. Долго я искал следы тех, кто погубил его. На грех, донесли одному пану, зачем я здесь и кого ищу. Схватили меня проклятые гайдуки. «Тебя, сучий сын, как батьку твоего, судить и повесить надо. Да я тебя, так и быть, прощу. Холопом моим отныне будешь», – сказал пан и хотел мне оселедец сбрить, да я не дался. Был избит гайдуками его, брошен в камору подвальную, цепями окован. Кабы не Семен Чухрай, который батьку моего знал, сгнил бы я там, – закончил Кондрат свою повесть…