Костик следил за поворотами беседы, даже пару раз что-то сказал, и учитель поблагодарил его за высказанное мнение, не оспаривая его правильности. Временами историк хмурился, но никого не прерывал. Мальчишка лет тринадцати смело выразился, что, мол, не надо было России вступать в войну. Договорить не успел, ребята постарше заёрзали на стульях, начали перебивать, кто-то постучал по лбу кулаком. Сергей Сергеич одним дирижёрским движением прекратил спор, словно поймал в ладонь все возмущённые реплики сразу.
– Но он же чушь несёт! – не выдержала девочка, сидящая рядом с Костиком.
– Друзья мои, вспомним Вольтера, – спокойно ответил историк. – Он говорил: «Я ненавижу ваше мнение, но я готов отдать жизнь за ваше право его высказать». Будем же терпимы друг к другу. У вас своё мнение, и оно уважаемо, у молодого человека – своё. И оно не менее уважаемо.
«Так он сам и есть натуральный джибоб», – подумал про Сергея Сергеича Костик. – «Только более совершенный».
* * *
Он продолжал размышлять о факультативе дома, с досадой понимая, что ему ещё очень далеко до высшего пилотажа джибобства. Из окон его комнаты был виден светофор, стоящий на длинной ноге у перекрёстка с полосатой зеброй. Он оказался первым живым – ну, или относительно живым – существом, которое Костик заметил, когда поздним вечером грузчики наконец подняли на этаж последний короб, и усталые Рымники повалились прямо на нераспакованные вещи: переезд был завершён. Костик любил свою прежнюю комнату, оставленную в другом районе, в которую теперь вселились девочки-близняшки вместе с котом и попугаем. Там из окна были видны музыкальная школа и детская поликлиника, и маленький Костик обожал сидеть на подоконнике, разглядывать лица родителей с отпрысками и гадать, кто из них куда направляется – навстречу с Моцартом и Бахом или к участковому врачу. И почти всегда ошибался. Всё, что можно было разглядеть из окна новой комнаты, показалось тогда чужим и враждебным, и Костик с каким-то до слёз радостным волнением обнаружил в светофоре на углу «родную душу».
У того было три «рабочих» глаза и нижняя секция для стрелки на поворот, за ненадобностью замотанная чёрным полиэтиленом. Светофор напоминал Костику его самого лет в пять-шесть, когда он для коррекции зрения ходил с заклеенным белым лейкопластырем правым глазом. Вот такое счастливое одноглазое детство, как он сам часто шутил. Это сходство сделало светофор «своим», близким, и Костик полюбил, так же как и на старой квартире, сидеть по вечерам на подоконнике и вместо лиц людей вглядываться в трёхцветные глаза нового, всё понимающего приятеля.