.) И так же могло сгущаться, концентрируясь на подходящем объекте, либо расплываться вокруг на десятки метров, зондируя окрестности, либо вытягиваться в щупальце еще дальше, чтобы достать искомую цель. Иногда это было удобно и даже полезно, позволяя Вадиму вовремя избегать или встречать опасность, – но неудобств доставляло куда больше. Правда, малочисленные приятели и многие знакомые Вадима нещадно эксплуатировали его чудесные свойства, часто сами того не сознавая. Например, он неплохо умел проводить диагностику – не только вблизи, но и на дистанции, если было чем зацепиться за “клиента”: фотография, записка, телефон. Черт знает, как в эти моменты менялось его
мысле-облако (по проводам, что ли, устремлялось?), но промашек Вадим почти не давал. Помимо прочего
мысле-облако характеризовалось заряженностью – так вот энергию из него и черпали кому ни лень, пока не разряжали напрочь. Оно не становилось от этого меньше, однако теряло обычную защищенность, делалось раздражительным и болезненным, словно свежая рана.
На тротуарах тоже было тесно, однако не как в общественных транспортах. Охотнее бы Вадим шагал по шоссе, в стороне ото всех, благо машин в городе становилось все меньше, но нарваться на слишком ретивого блюстителя тоже не улыбалось: последнее время они растеряли всякие тормоза. И по сторонам глядеть не хотелось, все вокруг было знакомо до оскомины, до тошноты, а особенно бередили душу размалеванные ерундой стены и бездарные агитщиты, постепенно вытеснившие пустеющие витрины да ненужные вывески. Остальные давно притерпелись к ним, некоторые даже прониклись, и только единицы, включая Вадима, не могли без содрогания видеть просветленные физиономии крепостных, радостно одобряющих все подряд, да исполненные значимости лики Глав, призывающих радеть и бдеть, оберегая их же завоевания.
Впрочем сейчас Вадима удручало все, а непроглядно хмурое небо, вкупе с моросящим холодным дождем, только добавляли ему безысходности. Господи, неслышно стенал он, изо дня в день – одно и то же! И так бездарно, тускло проходят годы, приближая позорный конец, венчающий бессмысленную жизнь. Не жизнь – прозябание. За какие грехи меня одарили столь многим, а потом забросили в душный мир, где все это никому не нужно?
Как и обычно, под вечер Вадимом овладевала апатия: когда не хотелось ни двигаться, ни думать, – и приходилось заставлять себя идти быстрей, чтобы изгнать ее, словно остеохондрозную боль. Или как волчью отраву, от которой, если верить классикам, единственное спасение – бег. “Хочешь быть здоровым – бегай, хочешь быть умным…” Н-да.