– Ты предоставишь ему возможность участвовать в скачках, – осторожно ответил толстяк. – Он – жокей.
Я почувствовал, как у меня задергался глаз, и для него это не прошло незамеченным. Первый раз в течение всего разговора ему удалось выбить меня из колеи.
Об этом не могло быть и речи. Ему даже не придется говорить мне, какие скачки проиграть, достаточно предупредить своего человека.
– Нам не требуется жокей, – сказал я. – У нас есть Томми Хойлэйк.
– Ваш новый жокей постепенно займет его место. Томми Хойлэйк был вторым жокеем страны и входил в число лучших двенадцати в мире. Никто не мог занять его места.
– Владельцы никогда не согласятся, – сказал я.
– Вам придется их уговорить.
– Это невозможно.
– Подумайте о будущем ваших конюшен. Наступило долгое молчание. Одна из резиновых масок переступила с ноги на ногу и вздохнула, как бы от скуки, но толстяку, казалось, торопиться было некуда. Я попросил бы его развязать мне руки, но почему-то не сомневался, что он откажется и еще получит при этом огромное удовольствие.
– Если я возьму на работу вашего жокея, конюшни в любом случае лишаются будущего, – нарушил я затянувшуюся паузу.
Он пожал плечами.
– Возможно, у вас будут мелкие неприятности, но вы уцелеете.
– Я не могу принять вашего предложения, – сказал я. Он моргнул. Рука, державшая пистолет, дрогнула.
– Я вижу, – произнес он, – ты просто меня не понял. Я ведь говорил, что отпущу тебя при одном условии. – Его ровный, спокойный тон не оставлял сомнений в серьезности этого безумного разговора. – Оно заключается в том, что ты возьмешь жокея, которого я укажу, и при этом не будешь обращаться за помощью ни к кому, включая полицию. Если ты нарушишь это условие, я уничтожу конюшни. Но... – тут он заговорил медленнее, делая ударение на каждом слове, – если ты не согласен, тебе придется остаться здесь. Навсегда.
На это нечего было возразить.
– Ты меня понял? Я вздохнул.
– Да.
– Прекрасно.
– Помнится, кто-то сказал, что он – не мелкий жулик.
Ноздри его раздулись.
– Я – оператор.
– И убийца.
– Я убиваю только в том случае, когда жертва сама настаивает.
Я уставился на него. Он смеялся про себя над своей милой шуткой – это было хорошо заметно по чуть участившемуся дыханию и дрожи в уголках губ.
«Жертва, – решил я, – не будет настаивать. Пусть себе смеется, сколько влезет».