Вангенхайм оказался в неуклюжей позиции. Если он удалится вместе с султаном в глубь Малой Азии, а турки подпишут мир с союзниками, то он будет отрезан от Германии и Запада. Он попробовал уговорить Талаата перевести правительство в Адрианополь, где у него была бы возможность сбежать через болгарскую границу, но Талаат отказался от предложения под предлогом, что более чем вероятно, что, как только Константинополь падет, Болгария нападет на Турцию.
Потом к Моргентау приехал Бедри, начальник полиции, чтобы обсудить вопросы эвакуации американского посольства. Моргентау заявил ему, что не собирается переезжать, а вместо этого предложил на карте города отметить районы, вероятность обстрела которых наивысшая. Они согласились, что два завода боеприпасов, пороховая мельница, здания военного министерства и морского министерства, железнодорожные станции и ряд других общественных зданий являются вполне законными объектами для бомбардировки. Они были выделены, и Моргентау телеграфировал в Госдепартамент в Вашингтоне просьбу к британцам и французам пощадить чисто жилые районы города.
Однако эти меры предосторожности оказались не более чем соломинкой на ветру, потому что более жестокие младотурки уже приняли свои меры для уничтожения города, лишь бы он не достался союзникам. Если им суждено уйти, пусть тогда все рухнет! Их вовсе не волновали христианские реликвии Византии, для них патриотизм был выше, чем жизни сотен тысяч людей, ютившихся в ветхих деревянных домишках на Галате, в Стамбуле и вдоль Золотого Рога. Если не припомнить сожжение Москвы русскими после Бородина и последние дни Гитлера в Берлине, было бы трудно поверить в приготовления, которые сейчас шли полным ходом. На полицейских участках хранились бензин и другие горючие материалы. Святая София и другие общественные здания были подготовлены для подрыва.
Моргентау обратился с просьбой пощадить хотя бы Святую Софию, но Талаат ему ответил: «В Комитете единения и прогресса не наберется шести человек, которых бы волновала такая старина. Все мы любим новые вещи».
Надо сказать, что к марту младотуркам было чего опасаться, и это было похуже, чем приближение союзного флота. На улицах начали появляться плакаты, осуждающие их правительство. С каждым прошедшим днем становилось все более очевидно, что огромная часть населения – и не только греки и армяне – оценивает приход союзных кораблей не как поражение, а как освобождение. Бедри в какой-то мере мог заглушить эти волнения, депортировав ряд лиц, которые, по его мнению, представляли опасность, но было совершенно ясно, что волнения вспыхнут, едва появятся британские и французские корабли.