Олег поспешно перерезал молодому зверю горло, на глазах у него закипали слезы. Кровь брызнула тугой струей, стебли травы протестующе закачались, стряхивая с листьев алые капли. Волки уже затаскивали в кусты труп девушки, но вмиг оглянулись, чуя свежую кровь, их уши поднялись.
– Прочь, – сказал Олег.
Голос вернулся к нему после многолетнего молчания, и волки сразу ощутили превращение мирного пещерника во что-то другое, опасное. Один попятился, другой попытался оскалить зубы. Но Олег тяжело шагнул к ним, и оба проворно исчезли в кустах.
– Кажется, надо закопать, – проговорил Олег в раздумье. – Или сжечь? Не помню, как принято у дулебов. И не надо говорить вслух, я не принимал обет учить человеческой речи зверей и птиц!
В этот день он впервые за последние годы ел мясо. Голова закружилась от непривычной сытости. Он вдруг ощутил настоящий звериный голод, унижающий человека, тем паче пещерника. Затем вырыл яму, закопал обезображенный труп девушки, сверху навалил камни и валежины, чтобы зверье не растаскало человечьи кости.
Ночью он дважды просыпался, движимый непонятным голодом, ел остывшее мясо. Рано утром развел жаркий костер, поджарил мясо на углях, наелся и снова ощутил забытую тяжесть в желудке. В его руки и тело возвращалась недобрая, усердно заглушаемая все эти годы сила.
Когда солнце поднялось высоко, он услышал далеко за деревьями сердитые крики, женский плач и надсадный скрип старой, рассохшейся телеги. На его изгаженную поляну одна за другой вышли женщины – тащили телегу. Одна была брюхатая, лицо ее побелело, она дышала с хрипами. На телеге сидел на передке старый мужик, грузный и неповоротливый. Кнут его постоянно щелкал, но плечи женщин пока были целы. Лишь одна захлебывалась слезами, а через руку у плеча опускался багровый вспухший рубец.
Мужик заорал, едва завидел еще издали Олега на пороге пещеры:
– Раб! Тебе было велено сегодня явиться к обринскому терему!
Олег медленно поднялся на ноги. Он все еще с трудом находил слова, но слова его падали тяжелые, как валуны:
– Иди и скажи… Я пещерник. В мирскую жизнь не вмешиваюсь. Пусть и меня оставят в покое.
Мужик ахнул, соскочил с телеги с неожиданной для его грузного тела легкостью. Кнутовище он держал как копье, так и попер на пещерника.
– Ты… ты разумеешь, что глаголешь?.. Обры здесь хозяева!.. Кто им смеет противиться?.. Иди, а то всю нашу весь сожгут, народ изничтожат. Иди добром, говорю…