– Обижаете, Виктор Игнатьевич! – вконец осмелел Мефодий. – Да хоть на Северном полюсе…
Услыхав про полюс, Тутанхамон вдруг помрачнел, но не агрессивно, а с налетом легкой меланхолии:
– Нет, на полюс не хочу. Я за Полярным кругом первый срок мотал. Там холодно. И смотреть-то там нечего, а рисовать и подавно. Туда, Шишкин, меня отправлять не надо…
Под видом студента-заочника Мефодий проник в читальный зал областной библиотеки и самым бесстыжим образом выдрал лист из подшивки журналов «Вокруг света». На коварно добытом артефакте был изображен нужный фон его будущего полотна, нареченного в тайне ото всех «Парижские каникулы Тутанхамона Староболотинского».
Спать приходилось по три часа в сутки, но зато за десять дней все долги соседу сверху были полностью возвращены. Два дня из горячей декады штрафработ Мефодий провел в Тутанхамоновых апартаментах, где был предусмотрительно свернут в рулон один из шикарных иранских ковров и на голый пол водружен уже не переносной этюдник, а самый настоящий мольберт – одна из немногих имевшихся у Мефодия ценных вещей. А доставили мольберт наверх по узким лестничным пролетам Колян и его верные адъютанты. Строя на лице подчеркнуто аристократическое выражение, Тутанхамон покорно отпозировал положенное, изредка отвлекаясь то на телефонный звонок, то на перекур.
Задний план Мефодий рисовал уже дома. Подшивка попавшихся ему в библиотеке журналов оказалась за семидесятый год – то есть время, когда его заказчик пребывал в отроческом возрасте. Но ни мастера, ни его легкую кисть это не смутило, а потому вышедшее из-под кисти полотно частично можно было отнести к разряду фантастических.
…Виктор Игнатьевич Тутуничев – дородный мужчина сорока с лишним лет – в задумчивости стоял на набережной Ке-Дорсе, очутившись в Париже времен своей молодости, очевидно, при помощи не изображенной на картине машины времени. За его спиной спешили по делам парижане в короткополых фетровых шляпах и миниатюрные парижанки с накладными ресницами и в длинных плащах, одетые по моде той поры. По набережной катили круглозадые узкофарые «Ситроены», а в верхней левой четверти картины на фоне светло-серого неба уходила в зенит любимица Тутанхамона – широкобедрая стальная башня работы гениального Эйфеля.
Тутанхамон долго разглядывал себя на картине, сначала делал это в упор, едва не касаясь носом холста, а затем отошел в дальний угол зала. Он словно прикидывал, вся ли задолженная сумма представлена или хитрый Шишкин все же надул его на сотню-другую баксов.