– Мама, очнись! – звал Лешка.
– Да, сынок, начинаем.
И мы целый час придумывали с ним чудные истории про пиратов, про парусные шхуны, разбивающиеся о рифы, про сокровища, зарытые на необитаемых островах, про привидения в старых замках, про замурованных в стенах узников, про подземные ходы и прекрасных принцесс, томящихся в высоких башнях. Принцесс я добавляла лично от себя. Лешку больше интересовали пираты и оружие.
Сын заснул, я тоже улеглась, убрав перстень, но сон не шел, хотя я чувствовала себя очень усталой.
Как же мы с Лешкой будем жить дальше? У меня нет ничего, кроме этой запущенной квартиры на пятом этаже, где летом невыносимо жарко от накалившейся крыши, а зимой постоянные протечки. Ни одежды, ни мебели. Лешке я вяжу и перешиваю из старого, а недавно мать принесла целый пакет детского барахла от своей приятельницы. Свет не без добрых людей! Но, однако, всю жизнь побираться не будешь.
Может быть, продать этот чертов перстень? Вещь, несомненно, ценная, иначе мой бывшенький не стал бы так стараться. Получить много денег, поменять квартиру, найти для Лешки приличную школу… заняться своим здоровьем…
Но как конкретно можно это сделать? Если отнести перстень в антикварный магазин, то там обманут, обведут вокруг пальца, предложат гроши да и их не заплатят. Вид у меня сейчас нищий, что соответствует действительности, так что церемониться там со мной не станут.
Если же обращаться в музеи, в Эрмитаж, например, то там с людьми, что называется, с улицы, тоже не больно-то разговаривают, а знакомых у меня в антикварном мире нет. И потом, в музеях денег мало, так что настоящую цену там тоже не дадут.
Я вспомнила вдруг, как умирающая баба Варя шептала мне хрипло, что перстень особенный, что его нельзя продать или украсть, что он приносит счастье владельцу…
Не могу сказать, что перстень принес мне много радости, усмехнулась я про себя, но все же… Лешка так любит играть с ним, и баба Варя верила, что я сберегу ее талисман.
Ладно, решила я, засыпая, пока не буду ничего предпринимать, с голоду не умираем…
«…Не прошло и двух недель с того дня, как подарил я Франческе перстень, как оная девица убежала из дома отца своего с тем самым прескверным Джакопо Ченчи, который, снесшись с господином герцогом Висконти, бежал в Милан, опасаясь как и тех флорентийских бешеных, так и гнева мессера Джироламо. Тогда мессер Джироламо пришел ко мне в покои, обливаясь слезами, и сказал: „Отчего, дорогой мой Бенвенуто, отчего не можем мы вложить разума в сердца наших детей? Отчего все наши помыслы пустым для них звуком сказываются? Как желал я увидеть дочь свою Франческу твоею женою и внуков обнять! Но нет, не суждено тому было статься, и тот подлый Джакопо уговорил несчастную и увлек обманом. Прости меня, мой Бенвенуто!“ На те слова я отвечал: „Друг мой дорогой, мессер Джироламо! Только доброе видел я от тебя и только добром буду тебя вспоминать. Что же до той Франчески, так не стоит и говорить о ней. Женский разум – что июльский мороз. А тому Джакопо Ченчи только было счастья, что от вашей сердечной дружбы, за которую он вам недобрым отплатил“.