– Рано ты, – я вздрагиваю от звука голоса Воскресенского. Ключ от кабинета выскальзывает из рук.
– Доброе утро, Кирилл! – я оборачиваюсь, сохраняя невозмутимое выражение лица.
Мужчина стоит в нескольких метрах от меня, сунув руки в карманы. От его холодного взгляда хочется поскорее закрыться в своем кабинете. Воскресенский, одетый в строгий костюм чернильного цвета, выглядит по-деловому. Он уверенным движением пальцев поправляет однотонный галстук, а мне в глаза бросается запястье, на котором болтаются те самые часы. Почему он до сих пор их носит? Да, этот подарок дорого мне обошелся, и не только в финансовом плане, но с нынешним положением Кира, он вполне мог бы позволить другой аксессуар, подчёркивающий стиль и статус. Я невольно сравниваю его с тем Кириллом, которого знала в прошлом. Я опускаю глаза в поисках металлической вещицы, но ее нигде нет.
– Доброе, Арина! Наши коллеги предупредили, что задержатся на час, поэтому можешь в это время заняться своими делами, – мужчина отталкивается от дверного проема и начинает движение в мою сторону.
– Понятно, я буду у себя, – быстро отвечаю я. – Если найду ключ, конечно.
Кирилл снова оказывается слишком близко ко мне, и я почти не могу выносить его присутствия. Тело резко бросает в жар, когда он опускается на корточки и поднимает ключ от кабинета, лежащего около моего каблука.
– Сделала татуировку? – он проводит пальцем по моей лодыжке, где красуется текст на латинском языке.
– Да, – выдавливаю из себя, нервно сглатывая.
– Что означает надпись? – Воскресенский продолжает разглядывать тату, не убирая своей руки.
– Это личное, Кирилл! – прищуриваюсь и отступаю на шаг назад. – Дай, пожалуйста, ключ от кабинета.
Он возвышается надо мной словно огромная скала, и я чувствую себя маленькой девочкой. Его тяжёлый взгляд опускается на мои пересохшие губы. Мне хорошо известно, что именно он означает. Кирилл Воскресенский по-прежнему остается верен самому себе. В прошлом его не интересовали серьезные отношения, и в настоящем не изменилось ровным счётом ничего.
– По-прежнему не пропускаешь но одной юбки, да, Кирилл? – вырывается у меня. Боже мой, что я творю? Зачем говорю об этом?
Циничная усмешка кривит его рот, а на красивом лице появляется маска безразличия. Воскресенский делает один шаг, и я оказываюсь прижатой к холодной стене, которая резко отрезвляет.