Генерал потеребил подбородок.
- Это, знаешь ли, вопрос. – ответил
он после недолгой паузы. - Оставлять их в Боливии я не хочу -
слишком ценные фрукты, надо с ними разобраться в спокойной
обстановке…
- В вашем московском подвальчике? –
усмехнулся Женька. Он помнил допрос руководителя
Десантников-наблюдателей.
- Там, или в другом месте – какая
разница? Главное – переправить их как-то на Кубу, а уж там… Ладно,
это моя забота, а вы двое – готовьтесь к отъезду. Хорхе, когда
думаешь отправляться?
- Сегодня вечером, команданте Коста!
– блеснул улыбкой чилиец. – По темноте выберемся на шоссе к
Сан-Рамон де ла Нуэва, оттуда километров тридцать до городишки
Пичаналь, а дальше шоссе раздваивается. Правая ветка уходит к
побережью, по ней можно доехать до Росарио, и дальше, в
Буэнос-Айрес.
- Смотри, головой за ребят отвечаешь…
- генерал глянул на Хорхе из-под нахмуренных бровей. – Пока не
посадишь на судно в Рио – чтоб ни на шаг от них не отходил!
- Помню, помню! – чилиец беспечно
махнул рукой. - Всё сделаю, как договорились!
И чем сильнее он уверял собеседника,
что волноваться не о чем – тем больше Женьке не хотелось
отправляться с чилийцем за тридевять земель, через половину страны,
жители которой давным-давно забыли о мире и покое. Наверняка этот
авантюрист что-то задумал, и они с ним ещё нахлебаются лиха…
II
«Опять тобой, дорога,
Желанья сожжены.
Нет у меня ни Бога,
Ни черта, ни жены.
Чужим остался Запад,
Восток - не мой восток.
А за спиною запах
Пылающих
мостов…»[1] -
распевал Серёга. Женька, унаследовавший от «Второго»
неплохое знание КСПшного репертуара пытался подтягивать. Хорхе
вторил им обоим, вставляя вместо незнакомых русских слов испанские.
А когда спутники, притомившись, замолкали - врубал зажигательные
латиноамериканские мелодии на дряхлом японском кассетнике,
пристроенном на заднем сидении «Лендровера».
Так они и ехали: справа тянулась
высоченная, до небес, снежная стена Анд – её верхушки в
предутренней темноте озарили розовые сполохи, ставшие потом, когда
небо поголубело, золотыми. Слева тянулись пампасы, бескрайняя
равнина, покрытая ржаво-красной травой, в которой изредка мелькали
табунки лошадей и коровьи стада – главное, как объяснял Хорхе,
богатство этих земель. Редкие съезды на грунтовки, как правило,
перекрывали жиденькие изгороди, украшенные покосившимися щитами с
обозначением имени собственника и названия землевладения.
Путешественникам они не мешали – при желании можно было отодвинуть
воротину, сколоченную из двух жердин, и ехать себе дальше.