— Ты думаешь? — живо заинтересовался
Пятый. — Напомнить сентябрь? Давай посчитаем — Румын, Чистый,
Обруч, Кочет и наконец твой американский друг, Ричард. Где они
сейчас?
— Ричард, к примеру, в Америке, —
буркнул я, — у папаши-миллионера. Послушайте, Сергей Владимирович,
вы что, действительно верите в мистику? Вы…
Я хотел сказать
«коммунист-материалист»… и вдруг заткнулся.
А то, что в голове у школьника
вольготно расположился зрелый мужик и крутит разные дела, это что —
капризы социалистического реализма? Сижу тут и умничаю о
диалектическом материализме. По крайней мере, собираюсь…
Я почесал затылок и... сдался:
— Исаков Антон. Шестьдесят пятого
года рождения. Сеченова, сорок пять.
— То-то, — подобрел Пятый. — Саша,
проверь.
Козет кивнул.
— Ирина, пробей по базам. Так! К
нашим баранам. Поправки в диспозиции. — Быстрый взгляд в мою
сторону. — Выходите не у рынка, а на следующей остановке.
Двигаете к «Оптике». Украшаете младенца очками (я прищурился на
Ирину, но та невозмутимо теребила ухо). Дальше по старой схеме —
сначала в парк, придется пройти мимо «Березки», но так даже лучше —
вас «срисуют» быстрее. Дальше — качели-карусели, сопли-истерика — и
на «фарцу». Вопросы?
— Все ясно.
— Тогда по коням.
Сволочи!
С мрачным выражением лица я восседал
в миниатюрном вагончике детского поезда и, покачиваясь на
поворотах, старался не смотреть в сторону своих новоявленных
«родителей». Там весело махали руками, жизнерадостно ржали и
пытались до меня докричаться. Хорошо, что музыка гремела на весь
парк:
"…Наше счастье постоянно
—
Жуй кокосы, ешь бананы!
Жуй кокосы, ешь бананы!
Чунга-чанга!"
Господи! Мама с папой! Родите меня
обратно!
Как хорошо, что всего этого не видит
сейчас наша суровая дворовая братва. Это был бы конец... поэта. На
меня напялили куцее демисезонное пальтишко перечного цвета,
коротенькие до колена шерстяные штанишки поверх теплых детских
колготок (!) и дурацкий коричневый берет. Обут я был в безобразного
вида боты с веселенькими желтыми калошами.
Но квинтэссенцией вопиющего глумления
над ребенком оказались массивные очки в толстенной роговой оправе,
от которых, казалось, переносица у меня прогибалась вовнутрь с
легким и жизнерадостным похрустыванием. Стекол без диоптрий («с
дымком») в наличии не оказалось, поэтому через толстые выпуклые
линзы на мир я смотрел огромными глазами придушенного лемура, на
которого случайно присел мишка-коала. Мишка-Кала!