Чуть дольше задержались лишь два
каких-то французских лузера: очкарик один, длинный и сутулый,
словно вопросительный знак, и другой фрик — мелкий, толстый и
неопрятный пузырь, больше похожий на араба, чем на гордого
поедателя лягушек. Галдели, размахивали руками, особенно толстячок,
непонятно чего хотели. Желали странного, по определению братьев
Стругацких.
Я сместился поближе.
А! Сфотографироваться хотят. С
Ириной.
М-да. Закавыка.
У нас по этому поводу — четкие и
недвусмысленные инструкции. В смысле — ни боже упаси! Слишком часто
безобидные на первый взгляд фотографии оказываются в неприятненьких
досье потенциального противника. Или в кармашке у киллера. Да мало
ли где! Наша специфика публичности не приемлет.
Между прочим, Сан-Саныча вообще не
видно. Наблюдает где-то, как наказано руководством. Красиво
работает, чертяка. Как тот суслик из известного фильма: «Ты его не
видишь, а он есть…» А ситуация, между прочим, как раз для
подстраховщика. Выручать надо Ирину — ее отказ от участия в
совместной фотосессии не вписывается в легенду. По идее, любая
дикарка счастлива должна быть…
— Давай я щелкну! — Я сместился уже
достаточно близко к французской парочке и теперь тыкал пальцем в
шикарный фотоаппарат, свисающий на ремешке с длинной иноземной шеи.
В мерзких пупырышках, между прочим. В смысле — шея, не
фотоаппарат.
Уставились.
И галдеть перестали. Словно с ними
заговорила крышка канализационного люка.
— Давай-давай. Не дрейфь. Умею я.
Очкарик инстинктивно схватился за
свою дорогущую камеру и непроизвольно прижал ее к своей впалой
груди. Фотоаппарат даже непроизвольно щелкнул затвором — видимо,
неловкий француз в панике зацепил чуткую спусковую скобу. Ни в
жисть не отдаст. Разве что с последним издыханием. Вот же построили
общество — какой-то оголтелый эгоизм. Культ вещизма и
потребительства. Впрочем… ведь и мы туда же рвемся… семимильными
шагами. И ведь прорвемся… если не сказать — нарвемся.
Когда-нибудь…
Ну ладно. Зато фотосессия надежно
сорвана.
Сладкая парочка мушкетерских потомков
спешно ретируется в сторону площади Нахимова, бросая напоследок в
мою сторону взгляды, исполненные тихого ужаса.
Хотя…
Толстячок все же больше пялится на
Ирину.
А вот и Козет нарисовался за ее
спиной. Вовремя, что и говорить.
Молодец!
Подмигнув Сан-Санычу, я отправился за
французами.