– Зачем сравнивать? – спросил я.
– А вы этого не делаете?
– Бывает, но я сравниваю вещи одного порядка и стараюсь ограничиваться своей собственной персоной. Если я брожу в порту голодный, то сравниваю свое положение с неким воображаемым «я», который еще к тому же болен раком. Сравнение на минуту делает меня счастливым, потому что у меня нет рака и я всего лишь голоден.
– Рак, – сказал Шварц и уставился на меня. – Чего ради вы о нем вспомнили?
– Точно так же я мог вспомнить о сифилисе или туберкулезе. Просто это первое попавшееся под руку, самое близкое.
– Близкое? – Шварц не спускал с меня неподвижного взгляда. – А я говорю вам, что это самое далекое. Самое далекое! – повторил он.
– Хорошо, – согласился я. – Пусть самое отдаленное. Я употребил это только в качестве примера.
– Это так далеко, что недоступно пониманию.
– Как всякое смертельное заболевание, господин Шварц.
Он молча кивнул.
– Хотите еще есть? – спросил он вдруг.
– Нет. Чего ради?
– Вы что-то говорили об этом.
– Это тоже был только пример. Я сегодня с вами успел уже дважды поужинать.
Он поднял глаза:
– Как это звучит! Ужинать! Как утешительно! И как недостижимо, когда все исчезло.
Я промолчал. Через мгновение он уже спокойно продолжал:
– Итак, кресла были желтые. Их заново обили. И это все, что изменилось здесь за пять лет моего отсутствия; пять лет, в течение которых судьба с иронической усмешкой заставила меня проделать дюжину унизительных сальто-мортале. Такие вещи плохо вяжутся – вот что я хотел сказать.
– Да. Человек умирает, а кровать остается. Дом остается. Вещи остаются. Или, может быть, их тоже следует уничтожать?
– Нет, если человек к ним равнодушен.
– Их вообще не нужно уничтожать, потому что все это не так важно.
– Не важно? – Шварц опять обратил ко мне расстроенное лицо. – О, конечно! Но скажите мне, пожалуйста, что же еще остается важного, если вся жизнь уже не имеет значения?
– Ничего, – ответил я, зная, что это было и правдой и неправдой. – Только мы сами придаем всему значение.
Шварц быстро отпил глоток темного вина из бокала.
– А почему бы и нет? – громко спросил он. – Почему бы нам не придавать всему значение?
– Ничего не могу ответить. Все это было бы глупой отговоркой. Я сам считаю жизнь достаточно важной.
Я взглянул на часы. Был третий час. Оркестр играл танго. Короткие, приглушенные звуки трубы показались мне отдаленной сиреной отплывающего парохода. «До рассвета осталось еще часа два, – подумал я. – Тогда я смогу уйти». Я пощупал билеты в кармане. Они были на месте. Минутами мне все это казалось миражом; непривычная музыка, вино, зал с тяжелой драпировкой, голос Шварца – на всем лежала печать чего-то усыпляющего, нереального.