– Когда? – прорычал Эймсли.
– Он сломан четыре года, – сказал Фортуна, после того как окликнул поглощенную своим занятием женщину. Отвечая, она даже не обернулась. – Она говорить, что это было за четыре года до того, как его отправить для ремонта в прошлом году.
Доктор Эймсли приблизился к ребенку шести-семи лет, посасывавшему бутылочку, лежа в кровати. Смесь по виду напоминала мутно-белую водицу.
– А что это они колют, витамины?
– Да нет, – сказал Фортуна. – Кровь.
Доктор Эймсли замер, потом медленно повернулся.
– Кровь?
– Да-да. Кровь взрослых. Она делает маленькие дети сильными. Министерство здравоохранения одобрять… Они говорить, это очень… как это у вас?… передовая медицина.
Эймсли шагнул в сторону сестры, потом – к Фортуне, затем резко развернулся в мою сторону с таким видом, словно убил бы обоих, будь они поближе.
– Кровь взрослых, Трент! Господи Иисусе. Да ведь эта теория умерла вместе с газовыми фонарями и котелками. Бог ты мой, неужели они не понимают?…
Он снова повернулся к Фортуне.
– Фортуна, где они берут эту… взрослую кровь?
– Ее жертвовать… нет, не то слово. Не жертвовать – продавать, да. Те люди в больших городах, у которых совсем нет денег, они продавать кровь для детей. Пятнадцать лей за один раз.
Доктор Эймсли издал какой-то хриплый горловой звук, вскоре перешедший во всхлипы. Закрыв глаза рукой, он, пошатываясь, отступил назад и прислонился к тележке, заставленной бутылками с темной жидкостью.
– Платные доноры, – шепотом говорил он сам себе. – Бродяги… наркоманы… проститутки… И это вводят детям в государственных детских домах многоразовыми нестерилизованными шприцами.
Эймсли всхлипывал все громче, затем присел на грязные полотенца, все еще прикрывая глаза рукой. Из груди у него вырвались звуки, похожие на смех.
– Сколько… – начал было он, закашлялся и, наконец, спросил у Фортуны: – Сколько было инфицированных СПИД по оценкам этого самого Патраску?
Фортуна нахмурился, напрягая память.
– Думаю, наверное, он найти восемьсот из первые две тысяча. После этого цифры больше.
Держа ладонь козырьком, Эймсли прошептал:
– Сорок процентов. А сколько здесь… вообще детей в приютах?
Наш гид пожал плечами.
– Министерство здравоохранения говорить, может быть, двести тысяч. Я думаю, больше… может, миллион. Может, больше.
Доктор Эймсли не поднимал глаз и ничего не говорил. Его горловые всхлипы становились все громче, и я понял, что это вовсе не смех, а рыдания.