– Твой отчим.
– Небось хвастался? Рассказывал, какой герой? Ненавижу его.
Ух и девица! Разве можно так про родителя, пусть и приемного?
Однако рацей[60] читать Сашенька не стала. Не ее это дело порочную девицу воспитывать. Еще, не дай бог, разозлится, и тогда Сашенька ничего не узнает.
– Давай Глеба Тимофеевича оставим в покое. Объясни лучше, почему граф Волобуев запрещает дочери видеться с мужем? Это ведь абсурд.
– Почему? После суда их все одно разведут[61].
– Разведут? Вовсе не факт. Как сама Ася решит. Она вправе не расторгать брак. А захочет, так и в Сибирь за мужем последует.
– Кишка у нее тонка для Сибири. Хотя клянется, что любит его.
Вот оно! Проговорилась. Слышали бы, с каким уничижением произнесла. Точно соперница.
– А ты в том сомневаешься? – с улыбочкой хищника, загнавшего жертву в угол, спросила Сашенька.
– Еще бы! Любовь – это когда для избранника готова на все, даже на преступление. Разве не так?
– Ну…
Спорить с сомнительным тезисом Сашенька не стала. Потому что и сама недавно ради мужа преступила закон. Вместо спора продолжила допрос. Казалось ей, что осталось всего чуть-чуть до момента, когда Нина будет вынуждена признаться.
– Но почему ты согласилась выполнить просьбу Аси, раз к ее чувствам относишься с таким пренебрежением?
– А я и не соглашалась. Вернее, Ася не просила. Я соврала, – призналась вдруг Нина. Спокойно, буднично, будто это и не грех. – Сама иду в тюрьму, по своей воле.
«Ах так, значит, играешься со мной. Ну я тебе покажу, кто здесь кошка, а кто мышка», – подумала княгиня и спросила:
– Но зачем? Тюрьма – не место для прогулок. Ты, верно, любишь князя?
Ожидала, что Нина покраснеет, разрыдается, бросится на грудь, начнет сбивчиво оправдываться… Но барышня удивленно приподняла бровь:
– Кого?
– Урушадзе.
– Вы в своем уме?
Она произнесла это столь грубо, с таким неподдельным удивлением, что Сашенька сразу и безоговорочно ей поверила. Даже на хамство не обиделась. Сама виновата.
Нина, правда, тут же извинилась:
– Ой, простите, ваше сиятельство.
– Ладно, – в который раз сорвалось с Сашиных уст словцо, с головой выдававшее ее купеческое происхождение. – Это ты меня прости, что подозревала тебя в недопустимых чувствах. Однако, если их нет, что ты в тюрьме позабыла?
Нина вздохнула:
– Урушадзе в беде. Ему грозит каторга. Его родня далеко, родственники жены отвернулись, друзей настоящих в Петербурге не нажил. Кто-то ведь должен ему помочь? Вот и пытаюсь.